Человек-саламандра

Глеб Сердитый, Александр Бирюков

Человек-саламандра

Ночь над миром. Словно миллионы черных котят собрались в черной комнате и разом закрыли глаза.

Дорожная лента в лесу. Дорога лоснится, блестит под дождем, как спина исполинской пиявки.

Ночь полна неизъяснимого напряжения. Шум дождя в кронах прячет какие-то иные, не присущие лесу звуки.

Не разобрать. Не расслышать. Но тайное движение сложных связей заставляет лес насторожиться.

Всё замерло. Затаилось. Подобралось в ожидании.

Что-то бесшумно движется в ночи. Что-то похожее на большой сгусток тьмы. Не рассмотреть.

Скупой свет лунного серпика щекочет нервы, когда выглядывает сквозь разрывы туч, делая тени гуще, контуря предметы призрачным серебром.

И сгусток тьмы, крадущийся по дороге, в этом освещении делается контрастней, но ясности не обретает. Он скользит сторожко, как вышедший на опасную охоту огромный зверь. В нем живет мощь и неутомимость машины.

Он здесь по делу. По важному, тайному и чреватому неизвестной опасностью делу.

Вдруг поперек пути вспыхивают две призрачные линии. Одна широкая, понизу. Другая, поуже, висит в воздухе над дорогой, тревожно мерцая.

Прямо – нет пути.

И в подтверждение лежащая на дороге призрачно-синяя выпуклая полоса вдруг прорастает острыми черными иглами шипов.

Ночь по обе стороны дороги напрягается больше. Земля впитывает могучую дрожь, влажный воздух отзывается низким рокотом. Две притаившиеся в неглубоких кюветах темные громады смутно обнаруживают свое присутствие и готовность. Готовность сорваться, напасть, сокрушить.

Скользящий дорогой к своей неведомой цели темный ком не боится шипов, но замедляет бег, припадает к дороге на невидимых мягких лапах и замирает перед самой преградой.

Среди сплетения ветвей прорезается, будто до того придушенный подушкой, нечеловеческий, хриплый голос и произносит отдельные слова, среди которых можно разобрать только: «Пустошь». И замолкает.

И дождь вдруг обваливается стеной, будто спохватившись. Ах, что за ночь сегодня! Что за погодка! Климат, погода, небо само – все сошли с ума!

Из мрака и дождя у «головы» остановившегося механизма возникает громоздкая фигура. На круглом шлеме, чуть заметно, поблескивают какие-то круглые глазки, а по сплошному забралу бродит тончайшая паутинка зеленых лучиков. В руке, которую он прячет за спиной, угадывается матово поблескивающее оружие.

В «голове»-кабине механического зверя приоткрывается узкая щель. Оттуда веет теплом, запахом кожи и озона. В утробе «зверя» сумрачно, но бродят отсветы – сапфировый и изумрудный, обозначая гладкие сложные сопряжения линий.

Глухой шлем спрашивает что-то, рокочущим, но тихим голосом. Получает ответ.

Преграда на дороге гаснет, сливаясь с темнотой. За мгновение до этого можно было различить, как опасные иглы шипов втягиваются назад. И снова впереди нет ничего, кроме мокрой спины пиявки да зубчатых стен леса по обе руки.

По забралу шлема сбегает, как испуганная ящерка, струйка воды, не оставляя следа.

Разговор продолжается.

Говорит в основном шлемоносец.

Смысл его слов туманен, и не все их можно расслышать за шумом дождя…

Слышится:

– Зона локализована. Развернута воздушная сеть из тридцати стационарных разновысотных тросовых станций…

…к ним приданы четыре мобильных, дистанционно контролируемых аппарата для…

…мониторинг…

…градиент аномалии меняется плавно…

…выявлены мерцающие узлы…

…точка «ноль» пульсирует и скачкообразно перемещается в пределах зоны…

…очередной скачок отмечен в двадцать-двадцать…

…прогноз нарастания напряженности до максимума в промежутке четыре-десять, четыре-пятнадцать…

…в связи с этим было принято решение на проведение временной блокады участка трассы…

Невидимка в кабине почти не прерывает, почти не спрашивает. Просто принимает к сведению. Для него всё это мало что меняет.

– Пересылка данных на борт в реальном масштабе времени подготовлена… – говорит шлемоносец.

Щель над непрозрачным снаружи стеклом закрывается.

– Удачи! – говорит шлемоносец, уже без уверенности, что его услышат.

И тут вдруг дождь прекращается, будто выключили.

Фигура в шлеме растворяется в темноте.

Там, где он только что стоял, над трогающейся с места темной машиной, проносится с сухим шелестом какая-то тень – маленький материальный вихрь.

Сгусток тьмы набирает скорость.

И…

…растворяется, перестает быть.

Пара ударов сердца, и дорога вновь пустынна и темна.

И дождь вновь робко начинает накрапывать, будто сомневается, можно ли ему теперь продолжать, или нужно спросить у кого-то, после того что случилось.

А что здесь случилось-то?

Что произошло?

Куда подевался этот сумрачный, на мягких лапах?

И где все?

Здесь же был кто-то?

Они уходят.

Шум дождя прячет звуки в лесу. Но земля впитывает вибрацию. Воздух отзывается низким удаляющимся рокотом. Они уходят…

Над миром царит ночь, пронизанная дождем. Дорожная лента в лесу лоснится, блестит и течет антрацитовым потоком. Звук дождя и тревога. Дождь пройдет. Всё проходит. И тревога отступит до поры.

Маленькая комната с нагими каменными стенами. За небольшим квадратным окном, забранным вмурованными прутьями, близкое небо, и поэтому понятно, что комната где-то высоко…

Прутья на окне. Их пять. Толстые, как тяжелый лом, и покрытые мелкими острыми шипами. Такие уплощенные шипы, словно следы щипков, бывают только на стеблях роз.

На каменной лежанке, поджав под себя длинную ногу, сидит худой, костлявый человек в широких штанах из мешковины. Он бледен и очень истощен, но даже теперь видно, что когда-то этот длинный, крепкий костяк обтягивала не только кожа, но и мощная мускулатура.

Человек плетет длинную косицу из чего-то лохматого… Ворох готовой убогой веревки лежит на полу.

И с каждым движением его рук под серой кожей, то резко, то устало, перекатываются сухие желваки. Лицо человека сосредоточенно и жестко. Узник полностью поглощен своим занятием.

Он занят изготовлением веревки. Он истратил на нее матрац, вместе с соломой в нем, и рубаху, изорванную на полоски. Теперь, очевидно, пришла очередь штанов.

Человек сер – под цвет камня. И волосы его серы. Он здесь очень давно. Очень. Он принял это узилище и пропитался им. Узник сам стал подобен камню, окружающему его.

Он сер и наг, и очень терпелив.

Из окна падает луч солнечного света.

В луче кружат пылинки.

На полу – тень. Это увеличенное изображение покрытых шипами прутьев. Символ плена, принятый даже самим свободным светилом.

И на этом увеличенном изображении хорошо видно, что решетка не цельная. В нижней части средних трех прутьев есть разрыв. Они перепилены? Да! Солнце простодушно выдает тайну узника в короткий предзакатный час.

Человек поднимается с каменного топчана, обнаруживая исполинский рост.

Он подходит к окну и подставляет лицо солнцу.

Светило катится к закату.

Далеко-далеко, на вдающемся в море языке суши, виден лайтхаус. Отсюда он похож на одинокую фигуру, застывшую на мысе в вечном ожидании. Словно потерпевший кораблекрушение стоит на вдающемся в море выступе, на высокой скале и смотрит в даль, где может скользить по волнам надежда на спасение. Маленькая фигурка. Но узник знает, что это башня. Высокая башня. Ему нужно туда.

Он закрывает глаза. Веки его трепещут.

Мысленно он приближает башню. Она надвигается на него и закрывает солнце. Она уходит в небо, раздвигает облака головой.

Ему нужно туда. Очень нужно.

Он сгибает долгий и узловатый свой костяк, стягивая штаны, чтобы изорвать их на полоски, и от его спины начинает отслаиваться какая-то тонкая складчатая пленка. Кажется, что она лопается, как сгоревшая на солнце кожа, но нет… Складочки расправляются и…