Девяносто девять (СИ)

Это было унизительно и глупо: лежать на ней, видеть ее лицо так близко, видеть как кривятся в усмешке ее губы, как блестят влажным блеском глаза.

— Ты действительно думала, что я хочу тебя убить? — шепнула Офелия и кончиком языка коснулась губ Алисии. — Ты правда так думала?

Удар был коротким и резким. Алисия просто собрала все оставшиеся силы и двинула головой вперед, стараясь попасть лбом по носу Офелии. И ей удалось: раздался крик, брызнула кровь, кто-то подскочил сзади и оттащил ее, грубо бросив на пол.

Алисия изогнулась, встала на четвереньки и зверем посмотрела на зажимающую разбитый нос Офелию. Оскалилась, сожалея лишь о том, что смогла лишь разбить нос, а не сломать его к чертовой матери.

— Не трогайте, — приказала Офелия охране, зажимая нос какой-то тряпкой. — Моя девочка стала дикаркой, но это можно понять, правда?

— Достаточно.

Голос Коллинза прозвучал резко и весомо. Офелия разочарованного надула губы: такую игру прервал, поганец. Но ему, похоже, было плевать на ее реакции: он подошел к Алисии и остановился перед ней, глядя сверху вниз.

— Твои люди теперь наши, — сказал он. — Ты можешь присоединиться или умереть. Решай сейчас.

Она поняла, что проиграла. Сколько понадобится Блейку на то чтобы добраться до баррикад и убедиться в том, что никаких зарядов там нет? Часа два-три, не больше. Еще столько же на то чтобы вернуться обратно. И всего несколько секунд на то чтобы сообщить новость Офелии.

— Решать нечего, — сказала Алисия, поднявшись на ноги и смело глядя в глаза Коллинзу. — Я пришла сюда, чтобы умереть за свой народ. И я исполню свой долг до конца.

Он коротко кивнул и сделал знак охране. Ее схватили, выкручивая за спиной руки, но ей было все равно. Она смотрела на Офелию: та, похоже, не была готова к такому повороту событий.

Что ж, возможно, у морской львицы не так уж много власти в этом мире? Возможно, взрослые мужчины лишь дают ей поиграть в королеву?

Но Офелия вдруг сказала:

— Стоять.

И Алисия поняла, что ошиблась.

— Ты не хочешь задавать вопросов, — услышала она и увидела как меняется лицо Офелии: из игривого становится суровым, из ласкового — жестким. Как будто на глазах сползала наложенная маска, обнажая под собой сущность. — Но я собираюсь дать тебе несколько ответов.

Она подошла к Алисии и, размахнувшись, ударила ее по лицу. Алисия дернулась, но солдаты держали крепко.

— Несколько лет назад ты решила, что способна объединить вокруг себя людей, — последовал новый удар, на этот раз сильнее. — Ты решила, что можешь заставить тех, кто не хочет мира, признать твой альянс. Ты решила, что забрав меня в заложники, сможешь добиться перемирия. Что ж…

Офелия помедлила секунду, а затем ударила Алисию в живот. Удар был сильным, слишком сильным, дыхание перехватило и острая боль расползлась по телу.

— Ты не учла только одного, любимая. Любому перемирию рано или поздно приходит конец. За время, проведенное с тобой, я узнала тебя как следует, я выяснила все сильные и слабые места твоего Люмена, я поняла, как можно влиять на тебя для того, чтобы ты принимала нужные решения. Единственное, чего я не смогла предусмотреть, так это то, что ты не сломаешься после моей смерти. Я думала, что убив меня, ты станешь слабой. Но ты стала сильнее, и мне пришлось придумывать новый план.

Алисия скривила губы и оскалилась в лицо Офелии.

— Ты думаешь, что сказала мне сейчас что-то, чего я не понимаю? Нет, любимая, — она как будто выплюнула это слово, — ты не сообщила мне ничего нового.

— Вот как? — Офелия улыбнулась и снова ударила ее по лицу. — Тогда вот тебе новое. Забрав твоих людей, я сделала то же самое, что ты несколько лет назад. Я заставила их стать частью морского народа точно так же, как ты заставила другие общины стать частью твоей коалиции. Спросишь, зачем они мне нужны? Я отвечу, любовь моя. Каждый из тех, кто сидит сейчас в подвалах и каждый из тех, кого ты видела вчера на трибунах, будет платой мертвецам, идущим на нас из Лас-Вегаса.

Платой? Алисия похолодела. Что, черт возьми, она задумала?

— Я отправлю их в бой, сладкая. Я отправлю каждого из них за ворота и заставлю сражаться, выигрывая для нас время. Остров Сан-Клементе, который ты собиралась завоевать вместе со своим стадом, это мой остров. И люди, которые находятся там, мои люди. На эвакуацию нужно время, и ты дала мне это время, построив свои баррикады и ведя переговоры. Теперь мне нужно всего лишь несколько дней для того чтобы увезти остальных.

Она посмотрела на Коллинза.

— Собери ее стадо на стадионе. Я хочу, чтобы все они увидели как падет их командующая, как ее голова будет катиться по траве и продолжать шевелить губами. А потом мы наденем эту голову на шест, вручим твоему сыну, и он поведет каждого из ее стада в бой. Каждого, кто не захотел присоединиться к нам, и каждого, кто захотел. Мне не нужны ее выродки. Мужчины, женщины, дети — все до единого отправятся за ворота на свой последний бой.

Алисия смотрела на нее и тщетно старалась спрятать ужас, охвативший ее от головы до пят. Как же так? Как же она не увидела? Как не разглядела в этой женщине ЭТО? Она всегда знала, что Офелия сумасшедшая, с самого начала знала, но настолько? Это ведь даже не сумасшествие, это безумие, ужасное безумие.

— Что такое, любовь моя? — Офелия наклонилась к ней и коснулась губами лба. — Не ожидала? Но ты сама установила эти правила, моя королева. Выигрывает сильнейший, и в этот раз это будешь не ты.

***

Беллами стоял на вершине сторожевой башни и смотрел вниз. Часом ранее он прогнал отсюда охрану, сказал, что сам позаботится о безопасности. Но на самом деле он ни о чем не заботился, а всего лишь хотел подумать.

Разговор с Розмари немного помог, облегчил тяжесть в груди, но этой тяжести оставалось еще очень много. Он никак не мог забыть лицо командующей, отрывающей головы мертвецам, не мог забыть людей, бегущих с трибун ей на помощь. Знающих, что это бессмысленно, знающих, что им не дадут победить, но все равно бегущих.

Он не единожды спрашивал у отца, что они собираются сделать с землянами. Отец говорил, что всех желающих заберут с собой на остров, а остальные просто останутся в Санта-Монике, предоставленные своей судьбе. Но после случившегося на стадионе Беллами не слишком в это верил.

Что, если все это — ложь? Что, если чокнутая Офелия задумала совершенно другое? Что, если он, Беллами Блейк, ошибся и выбрал не ту сторону?

В лагере сейчас вместе с ним оставалось всего тридцать человек. Из этих тридцати половина — он знал — пошла бы за ним в огонь и воду, а другая половина — и это он знал тоже — была верна не ему, их командиру, а Офелии — сумасшедшей львице, подмявшей под себя морской народ.

Кто был прав в этой войне? Отец, который говорил, что командующая силой заставила людей вступать в альянс? Или командующая, которая пришла чтобы сложить голову за жизни своих людей?

Пять лет назад, когда все это только началось, Беллами с отцом действовали вместе. Они не принимали участие в охватившей Лос-Анджелес панике, а скрытно пробрались на оружейный склад воинской части, в которой служил отец, и вынесли оттуда несколько сумок. Отец считал, что нужно идти к воде, а Беллами знал, что не может бросить Октавию.

Они разделились. Сумки были спрятаны там, где их не стали бы искать, — в кабине колеса обозрения, отец ушел к океану, а Беллами — к бункеру, где и встретил в итоге остальных родственников сотни.

Все эти годы они с отцом практически не общались. Первое время он пытался вразумить блудного сына, уговаривал присоединиться, несколько раз даже применял силу, но Беллами на все отвечал отказом. Он ждал сестру. Сестру и белокурую девушку, которую отец называл убийцей, а он сам — спасительницей.

Ублюдок, расстрелявший детей в школе, не был знаком Беллами. Но он знал многих из тех, кого он убил. Дети, всего лишь дети, глупые и умные, красивые и не очень, — они были детьми, и он расстрелял их из своего чертового автомата, и весь Лос-Анджелес погрузился в траур.