Механическое сердце Fatum (СИ)

Позже он сказал:

— Этому миру легенды не нужны. Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.

И, произнеся это, рассмеялся.

— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, Илья завершил фразу, вкладывая в неё чуть больше смысла, чем мог увидеть Миша, — желание масс.

Наутро Илья исчез, оставив после себя лишь подвеску, одиноко лежавшую на краешке стола. Вместе с ним беспричинно исчезли и воспоминания о встрече и минувшем разговоре. С этого момента и началась история Миши: решение покинуть дом, встреча с Лариным и Соколовским, Петербург, Рэнделл и шумные ночные улицы, странная подвеска и воспоминания о себе настоящем.

Миша открыл глаза. Он провалялся на полу довольно долго. Слышался шум людей в коридоре. Они, должно быть, уже спешили наверх, где каждую ночь для них играли шумные концерты. Миша поднялся, больше не ощущая никакого недомогания. Нет, сегодня происходило что-то странное. Шум и переговоры за стеной были какими-то тревожными. Тряхнув головой, он всё-таки решился выйти из комнаты.

Прямо перед его носом, расталкивая встречавшихся на пути людей к стенкам, пронёсся Рэнделл. За ним спешили ещё трое, но Миша не разглядел даже их лиц — так быстры они были. Те, кто стоял в коридорах, недоумённо переглядывались и двигались к входам и выходам из подземки по необыкновению очень медленно и словно с какой-то неохотой.

Здесь что-то не так, подумал Миша, вспоминая про то, как трясло стены. Может быть, с городом наверху что-то случилось? Он очень хотел узнать что произошло, ведь что бы это ни было, оно привело к возвращению воспоминаний. Поэтому, не раздумывая, он закрыл комнату и едва не бегом поспешил к ближайшему выходу. Ведь с помощью своей подвески он откроет любой, даже тот, о котором не знают остальные.

***

Рудской шёл по коридору подземки быстрым шагом, Ян поспевал за ним только потому, что был выше ростом и ноги у него были длиннее, иначе оторвался бы ещё до первого поворота. Удивительно, думал он, закатывая рукава рубашки, как легко Ивангай ориентируется здесь. Гордиенко кратко докладывал, что малышню, как здесь называли тех, кому не было тринадцати, согнали в зал и теперь с ними занимались девчонки. Они не дадут детям появиться в городе, а вот с теми, кто постарше, будут проблемы. Он говорил бы ещё больше, но из-за угла неожиданно для обоих появился Женя Баженов, преградив им путь.

— Как наверху? — резво спросил Ивангай, затормозив в нескольких сантиметрах от его лица. Перед тем, как ответить, Жене пришлось сделать пару шагов назад.

— Тебя предупреждали, что всех не удержишь, — сказал он. — Все ворота с вечера почему-то оказались открыты. У Хованского нет ключа, и…

— Ясно, — Ваня махнул рукой, — тогда и не пытайтесь их закрыть.

— Как тогда удержать всех внизу, если они прут наружу, как никогда до этого? — возмутился Ян. — Если это больше не в наших силах?

— Не в наших, да в наших, — пробормотал Рудской. — Жень, Коля всё ещё наверху?

— Куда бы он делся, — Баженов пожал плечами. — Только и это вряд ли поможет. Всем интересно узнать, что стряслось.

— И так же интересно будет узнать, что всё это время происходило за стенами! — Ваня похлопал друга по плечу и помчался в сторону, откуда только что пришёл Женя.

Баженов и Гордиенко переглянулись, а потом пожали друг другу руки.

— В городе тоже неспокойно? — поинтересовался Ян.

— Я был там полчаса, но такое чувство, что полдня. В городе очень тихо и воздух на тебя как будто давит. Неприятная атмосфера.

— И много там… сегодня погибло?

Ян спросил, понизив голос, и отведённый в сторону взгляд парня перед ним, его нахмуренные брови и поджатые губы дали ответ: да, много.

— Не передать, сколько, — признался Женя. — Не разобрали и трети завалов. Похоже, наша защита дала сбой. Я никого не упрекаю, конечно же, потому что сам ничего сделать не могу, но если ты берёшься что-то делать, то делать это надо как следует.

Ян повёл бровью.

— И мы всё ещё не знаем, что именно произошло, чтобы кого-то в чём-то обвинять. К тому же, всех, кто остаётся в городе, с самого начала предупредили, что там может быть небезопасно, так что это исключительно их выбор.

Женя пожал плечами: с этим не поспорить.

В соседнем коридоре появился Ивангай, волокущий за собой Соболева Колю.

— Просто расскажешь им что-нибудь! — шипел он, толкая парня на себя. — Всё равно что, но отвлеки их внимание на себя и не дай им покинуть пределы подземки!

Коля не противился — он попросту не поспевал за молниеносно перемещающимся по подземке проводником, который знал каждый коридор настолько хорошо, что мог ходить по ним с закрытыми глазами и не заблудиться.

— Стань на пару часов лидером мнений снова, — продолжал Ивангай, затягивая Соболева всё глубже, — ну чего тебе стоит, расскажешь про работу свою, подбодришь их как-нибудь, скажи, чтоб работать старшим не мешали. Не мне тебе объяснять, как привлечь и задержать на себе внимание аудитории!

Проходя (пролетая или проносясь, как бы предпочёл сказать об этом Коля), Соболев успел дать пять Яну и получить напутствие от Жени, выраженное страдальческой физиономией, скорченной ему на прощание. Ян рассмеялся и вместе с Женей направился по подземке в западную часть города, чтобы посмотреть, не обрушились ли где стены и потолки нежилых секций. Они разошлись, чтобы каждый занимался своим делом, насколько ситуация вокруг им это позволяла.

***

На улицах поднимался гул. Он доносился из открытого окна, совсем рядом, только руку протяни — и ты окажешься снаружи. И если бы не суровый взгляд Евстигнеева, готовый его испепелить, Мирон давно бы это сделал.

Они молчали. Мирон сидел на больничной койке, смотрел на зажившие ладони и понимал, что никто никуда его не отпустит, как бы хорошо он себя не чувствовал, потому что другим это не докажешь. Открылась дверь, вошёл Иллюмейт с неприятными новостями.

В маленькой больничной палате на — всего лишь, до земли совсем ничего было — втором этаже свет не горел. Койку и небольшое пространство за ней освещала луна, по необыкновению светившая сегодня с чистого ночного неба. Фонари зажигались только когда Мирон хотел этого, но почти сразу же гасли. Не в порядке были или энергосистемы города, или его собственные силы, причём второе вероятнее, и именно поэтому Мирон чувствовал себя хоть и хорошо, но всё же странно. Должно быть, от внимательного товарища это противоречие не скрылось.

— Я не знаю, чем тебе помочь, — сказал Коновалов.

— Спасибо, — поблагодарил Мирон. — Но, думаю, это уже за гранью человеческих возможностей.

Люди выходят на улицы, рассказал Иллюмейт. Их не удержать, они хотят знать, что случилось. Они боятся.

А ведь все так старались, чтобы этого не произошло.

— Одни, — предусмотрительно не называя имён, сказал Андрей, — начинают думать, что было неправильно ничего им не рассказывать. Будет неприятно, если все узнают обо всём сегодня и…так?

— А сам ты что думаешь? — спросил Фёдоров.

— Ничего. — Иллюмейт развёл руками. — Не моя целевая аудитория. Вернее, пересекается с моей, но…

Он замолчал.

— Они не удержат всех, — задумчиво произнёс Мирон. — И тем, кто выйдет на поверхность, важно будет рассказать, что ничего страшного не…

Он не договорил. Не смог произнести вслух, что ничего страшного не произошло. Они собирали людей в одном месте не для того, чтобы в один день не смогли их защитить.

— Несчастья могут объединять, — вместо всего этого сказал Мирон. — Надо придумать, как правильно объяснить всем, что произошло. Но проблема в том, что большинство захочет услышать ответ от меня.

— Я не думаю, что они будут тебя в чём-то обвинять, — предположил Иллюмейт. — Особенно те, кто знают о природе происходящего.