Механическое сердце Fatum (СИ)

С неба на них падал снег. Мелкий и редкий. Было холодно, но никто не жаловался. Слава стыдился мокрых красных щёк, Гена — своей беспомощности и фактической бесполезности. Ни одного упрёка в сторону друг друга они не произнесли. Не одной шутки так и не сорвалось с их губ. Но им было чем друг с другом поделиться, и, говоря, оба очень старались не ставить друг друга в неловкое положение и ненароком не задевать.

— Тебя не было больше двух недель, — сухо процедил Слава, затягивая узел. — Мне Мирон пизды даст, если узнает, что я знал и ничего не рассказал им.

— А за остальное он тебе не даст?

Голоса у обоих время от времени вздрагивали, отказываясь принимать происходящее. Вообще Слава верил каждому услышанному слову, потому что всё это происходило и с ним — чья-то злая отвратительная игра.

— Две недели без еды, без воды и сна. Я пытался уснуть, честно, но мне не удавалось. — В голосе Гены сквозила обречённость, но глубоко внутри он уже смирился с происходящим и со своей участью — с тем, с чем всё ещё боролся Гнойный. — Теперь я понимаю, что мне Ресторатор про руку говорил. И как это будет связано с остальными.

— У тебя только рука такая или остальное тело тоже?

Гена и Слава переглянулись, тут же со ставшим непривычным оживлением принявшись проверять свои карманы в поисках складного ножа, которым Гнойный недавно потрошил футболку. И очень скоро на второй руке Гены появился небольшой надрез. Было больно. Но Гена испытал невероятное облегчение, видя, что ничего кроме крови из надреза не полилось, хотя и затянулся он несколько быстрее, чем сделал бы это раньше.

А вот Славе повезло меньше. Щека. Шея. Руки. Живот. Грудь и обе лодыжки. Сыплясь крохотными механизмами, затягивался даже порез под сердцем. Затягивался на глазах: не успевал Гена довести его до конца, как один его край уже заживал, не оставляя и рубца.

— Эй, а может, мы оба всё ещё в отключке, а это — иллюзия? — безразлично спросил Гнойный, натягивая толстовку.

— Ага. Два месяца в отключке.

Гена помог Славе одеться, пытаясь занять чем-нибудь руки, чтобы в них унялась дрожь.

А потом они долго молчали.

Гена думал о том, что нормальная жизнь ему теперь заказана. Вообще-то он думал об это уже два месяца, но только сейчас в полной мере осознал, что всё это окончательно и бесповоротно. И если раньше была хоть какая-то надежда, что всё это можно изменить, то теперь об этом он мог только мечтать без возможности как-то претворить это в реальность. Увы, даже иллюзией. В этом отношении Слава проникся серьёзностью ситуации куда раньше. И если принять во внимание, что Слава сейчас — это тот же Гена, которому ещё и досталось больше, да и раньше он отхватил проблем больше, и вообще, единственный, кто сейчас выглядят ещё несчастнее — это Слава, хотя, казалось бы, куда уж больше.

Слава выглядел совершенно разбитой куклой, потому что не бывает у нормальных людей таких глаз, и речь вовсе не о цвете. Даже зеркала в квартире Гены не были стеклянными настолько. Он думал о чём-то своём, глубоко зарывшись в свои мысли, как в одеяло, которого очень не хватало, потому что ему надо было себя согреть. Нет, на самом деле он любил Чейни. Как отца и лидера площадки, как хорошего друга. Но простить ему произошедшего всё равно не мог. И его уничтожали тёплые воспоминания, связывавшие их. И лучше бы они наконец-то завершили своё дело. Потому что Гнойный ведь не остановится.

— Знаешь, я не хочу возвращаться, — признался Гена. — Я не знаю, что им говорить.

— Ага, — пробормотал Гнойный. — Вот только нам всё равно придётся это делать. Давай… не будем рассказывать им всё. Я имею в виду то, что ты понял.

— Рано или поздно всё равно придётся. Я больше не хочу есть, и спать теперь не буду.

— А надо будет. Ты же не думаешь, что, узнав об этом, люди станут относиться к нам нормально? Людей должны защищать люди, а не хуй пойми кто.

— Можно подумать, ты будешь это делать.

— Нет, — согласился Слава. Людей защищать будет Мирон. И развлекать их будет тоже он. А Славе вряд ли найдётся место даже после возвращения.

— Так и будешь неприкаянным мотаться по Петербургу? — Слава не ответил. — Как глаза прятать будешь?

— Придумаю что-нибудь. Знаешь, я… — он сделал глубокий вдох и поднял взгляд к небу. — Только не говори никому. Я обязательно его уничтожу.

— Ресторатор сказал, этого нельзя делать, —вспомнил Гена.

— Ресторатор сказал, этого нельзя делать сейчас. Разве нет? К тому же, я ещё не придумал способ. Это не тот случай, когда что-то можно решить грубой силой. Как оказалось. Знаешь, что мне сказал Чейни? О том, почему мир стал таким?

Рассказ Гнойного был недолгим, но Гена слушал его с придыханием. Всё будто вставало на свои места. И пусть они не знали, как им быть дальше, хотя бы один из вопросов, волнующих всех, был только что разрешён.

— Он прав, тебе придётся всё им рассказать.

— Тебе, Ген. Я что, зря тут распинаюсь?

— Ладно.

На его лице впервые за это время появилось подобие улыбки, а на душе почему-то стало легче.

— Осталось только придумать, как нам добраться до Петербурга, — заметил Гнойный. Он тоже стал свободнее, расслабившись в присутствии живого Гены, по уши плавающего в тех проблемах, что и он сам. Вдвоём из них было выбираться не проще, но хотя бы чуточку веселее. Слава накинул на голову капюшон толстовки, пряча под ним золотые волосы.

— Ты приехал сюда на мотоцикле?

— Да, но он ушёл на стройматериал, — Гнойный показал большим пальцем за спину, но никто не повернул головы.

Время близилось к вечеру, во сколько он вообще мог наступить ранней весной. Они сидели здесь достаточно долго, но никто так и не предложил покинуть это место. Слава подтянул колени к груди. Его одежда промокла, но ему казалось, что он теперь не заболеет. Вообще не заболеет, о чём тут речь? Болеют ведь только люди, к которым он теперь принадлежал очень относительно. Что Слава такое? Он смотрел на свои руки и не мог найти ответа. Они продолжали изредка переговариваться, погружённые в свои мысли, и делали это из-за исключительного желания подтвердить, что рядом всё ещё кто-то есть.

Тем временем на горизонте сверкнул огонёк. Послышался гул, и Гена поднял голову, толкнул Славу, сам едва не падая, потому что до него надо было ещё дотянуться. Они оба подскочили с места, когда увидели, что со стороны трассы к ним приближается внедорожник.

Машина остановилась в нескольких метрах от них. Двери по обе стороны синхронно открылись и наружу выскочили два человека. Грузин в военной форме и рыжий клоун в спортивной куртке. Рыжий стендап-комик, то есть. Второй удивлённо присвистнул.

— Это что вообще такое? — он вскинул голову, осматривая громадную уродливую конструкцию перед собой.

— Ребят, вы чего здесь делаете? И где вообще Москва? — спросил второй.

— Мы… — загадочно протянул Гнойный. — Ждём, пока появится кто-нибудь, кто подкинет нас до Петербурга. Вы случайно не туда направляетесь?

— Ага, случайно. — Рыжий кивнул. — Куда ещё сейчас можно направляться? Нет, серьёзно. Что это такое?

— Механическое сердце Fatum. Бог нового мира, который сегодня вывел из себя одного баттл-эмси.

Гена обернулся. Огромное железное сооружение, некогда имевшее форму человеческого сердца, было искорёжено четырьмя вонзёнными в него спиралевидными копьями. Отсвечивая золотом, они сияли в лучах заходящего солнца. Рыжий достал телефон, чтобы сфотографировать эту вершину абстракционизма, но экран неожиданно погас, обрубая все системы.

— Нет, это здесь не работает, — вздохнул Гена. Он представил себя и Славу, так же вернувшего взгляд на последствие своей неконтролируемой ненависти. Надо быть аккуратнее с этим, что ли, думал он, сжимая пальцы в кулак и разжимая их. Он пропустил, когда представлялись остальные.

— Запрыгивайте назад, — сказал рыжий, — мы ехали в Питер, но потом увидели этот ужас над Москвой и решили свернуть. Но не успели, кажется.

— Зато мы успели, — горько усмехнулся Гена. — Мы расскажем.