Механическое сердце Fatum (СИ)

«Есть ли у меня здесь хоть один союзник, — подумал Гнойный, сжимая подвеску, — “SLOVO”?» Маленькие буквы обожгли ладонь. По телу разлилось лёгкое тепло и тихое «спасибо» растворилось в обрушившемся на Славу потолке. Кажется, нужно было приходить в себя.

На улице было холодно. Слава приподнялся на локтях, с его головы спал капюшон. Толстовка согревала, но её тепла было недостаточно. Над ним возвышалось огромное пышущее жаром и — это действительно чувствовалось в воздухе — гневом механическое сердце Fatum. Сооружённый по образу и подобию человеческого сердца механизм. Названный бог нового мира. Будто кровь по венам, красное свечение лилось по стыкам арматуры, швам и трещинам. Свет поднимался к небу, скручиваясь в воронку. Слава нервно сглотнул. Повертел головой по сторонам.

В паре метров от него на снегу сидел Гена Рики Ф, поднявший голову к небу — должно быть, он его и вытащил. На его лице не было страха или чего-то в этом роде. Сам он был расслаблен, пережимал предплечье правой руки и зачем-то приоткрыл рот. Удивительно, но он даже не двоился. Просто был подёрнут прозрачной плёнкой. Значит, они оба вышли оттуда живыми. Интересно, что помогло выжить Гене и… сколько времени они оба там пробыли?

Фарафонов медленно перевёл бледное и смертельно уставшее лицо на Гнойного. Озадаченное его выражение просияло облегчением и с плеч словно свалилась невыносимая ноша.

— Прости, — Гнойный сел и развёл руками. Он растянул дрожащие губы в улыбке, но вышло откровенно плохо. — Кажется, это всё из-за меня. Что поделать. Я не должен был оставаться. Я… не хочу больше. Не хочу чувствовать один за всех…

По его щекам потекли слёзы.

Из спирали, закрутившейся над механическим сердцем, вырвался алый поток. Он разделился на несколько частей и направился в сторону Петербурга.

***

Соболев и Рудской о чём-то спорили. Евстигнеев притащил из открытого класса два стула, поставил их в коридоре и организовал себе лежанку. Они пережидали непогоду, которая не отступала вот уже долгих четыре часа. Ветер, пригнавший её в Петербург, утих, и отогнать ненастье в сторону было уже нечему. Мирон стоял у окна в рекреации в конце коридора и смотрел, как город накрывает слоем снега. Когда он из этой рекреации исчез, никто не заметил.

Конечно, он сразу всё почувствовал. Как кольнула грудь подвеска, как тревога разлилась по телу, как появился страх не успеть и не справиться, о котором он потом вряд ли кому-нибудь расскажет. Мирон бежал по улицам, думая, что ему необходимо возвышение. Самое высокое здание, которое он будет способен найти. Но времени на эти поиски (и подходящих вариантов с ними же) не было. Впереди — выпотрошенный ветром пустырь. За ним частный сектор, а все многоэтажки остались за спиной. Мирон тяжело дышал, озираясь по сторонам. Нет, этого недостаточно.

Впереди была дорога на Москву. Пронзив затянувшее небо полотно облаков, плотная красная игла огромных размеров стремительно направилась к земле, в нескольких сотнях метров от Мирона пронзила многоэтажку. Здание разорвало. Его обломки разлетелись во все стороны, утонув в снегу и облаке пыли, прибитой снегом к асфальту. Земля под ногами дрогнула. За облаками показались огромное множество таких игл.

Мирон даже выругаться не смог — он хотел бы, слов не нашлось. Он отставил одну ногу назад, чтобы не отлететь в крайнем случае, схватил с земли острый камень и царапнул им по ладони. Мазнув подвеской по крови, Мирон сжал пластинку в руке и вытянул её вперёд, накрыв тыльную сторону сжатой в кулак ладони правой руки раскрытой левой.

От разбитой стены, окружившей город, в небо начали подниматься похожие на пчелиные соты прозрачные красные щиты-отсеки. Цепляясь друг за друга, они ползли вверх, накрывая куполом город. Прежде чем сойтись, они пропустили внутрь две иглы, взорвавшиеся далеко за спиной Мирона.

Иглы, врезаясь в красные щиты, разбивались, не достигая города. Щиты исчезали, и Мирон создавал новые. Наверху, там, куда били сильнее, под двумя рядами наспех образовывался третий. Купол успел накрыть ровно половину города, прежде чем Мирон осознал: здесь настал его предел.

Огонь вёлся рассеянно, но его ударная сила была огромной, а природа — нечеловеческой. Там, где два ряда не могли вовремя себя восполнить, защищённая половина города отхватывала сполна. Под ногами дрожала земля, отовсюду слышался грохот. Мирон среагировал вовремя, очень вовремя, и пусть он не видел всей картины, он делал всё, что было в его силах.

Замерев и сосредоточившись, он не мог обернуться. Он слышал взрывы за своей спиной. Он чувствовал, как умирает город. Как гибнет та часть, которую он не защищает. Он ведь не сможет защитить его полностью. Только не в одиночку.

Потому что его тело уже начало слабеть.

Он хотел помочь, он очень хотел помочь, но всё, что он мог — бессильно смотреть, как в небе закручивается алая спираль, водоворотом унося красный в сторону Петербурга. Чёрт возьми, он не понимал, что происходит, но это выглядело красиво. С земли поднимались хлопья снега. Они направлялись вверх, отвергая гравитацию; медленным-медленным смерчем закручиваясь вокруг них. Отрывая и унося с собой капли крови, поднятые с земли. Этот красный был чем-то схож с красным, формировавшим дома там, внутри. Будто бы они и служили тем, из чего был создан этот водоворот. Рядом Слава тёр руками глаза и плакал навзрыд. Его боль морозила воздух. Больнее было разве что осознавать, что он ничем не может помочь.

Иглы разбивали защиту звено за звеном, ряд за рядом. Они не ослабевали. Слава богу, не усиливались, потому что четвёртый ряд отнял бы его жизнь. Мирон переместил несколько щитов из нижнего ряда наверх, увеличивая поле, защищающее Петербург. Увеличивая условно, потому как в таком случае оно ослабевало в другом месте. Он никогда и никому не сможет передать словами то, что чувствовал в этот момент. На части вместе с разлетающимися на осколки щитами разбивалось и его тело. Не в буквальном смысле, конечно, внешне он вряд ли изменился. Может быть, побледнел. Правда. Холодно ведь.

Его руки дрожали. Дрожали, наливаясь ненавистью. Жуткая несправедливость терзала грудь. «SLOVO» точно кричало о помощи, переполненное нездоровым желанием. Больше всего на свете Гнойный хотел умереть. Хотел, чтобы умер Валентин Дядька, Бутер Бродский, Соня Мармеладова, Слава КПСС, Слава Карелин и все остальные, будьте они неладны. Почему он не может всё забыть, почему не может спокойно жить, как и все остальные? Его громкий отчаянный крик разрезал воздушное пространство. Вершина отчаяния. Верх. Вышка. Помогите ему, кто-нибудь.

Тёплые руки легли на плечи. Обняли. Слава почувствовал, как затылка коснулся чужой лоб. Услышал смех. Он почувствовал, как она исчезает подобно другим воспоминаниям. Поднимается вверх, уносится ветром. И как кто-то его зовёт. Слава моргнул, медленно, растерянно. «SLOVO» висело в воздухе, вытягивая Славу вверх. Может быть, не будь цепь такой короткой и не имей она застёжки, подвеска сорвалась бы и улетела. Нехотя Слава поднялся. Сделал вдох. Нет, он вовсе не думал успокаиваться.

Боль в ногах, в костях и мышцах была уже нетерпима, но он стоял, закрывая на неё глаза. Боль в горле переносить оказалось невозможно. Он кашлянул раз, два. На третий его рот заполнился кровью. Пошатнувшись, он чуть не упал и выплюнул собравшуюся кровь, вытерев рот рукой. На ладони остались следы со скопившимися по краям крохотными механизмами. Расплывавшиеся в глазах крошки, непохожие на частички его самого. Не стал же он питаться железками, правда? Щит над городом по левую сторону от Мирона разошёлся трещиной. Он вытянул руку вперёд, возвращая её в прежнее положение. Перед глазами потемнело, но он всё ещё оставался на ногах.

Слава вытянул руку вперёд. Подвеска зависла на уровне его глаз и больше не двигалась. И сам Карелин превратился едва ли не в каменное изваяние, только вот его глаза горели. В нём — и в каждой его частичке — горела ярость. Гена наблюдал за ним, боясь вмешаться. Он видел, как золотой пылью поднимается с асфальта снег. Как тает и ломается под золотым налётом торчащая из земли арматура. Как обломки мотоцикла поднимаются в воздух. Что-что там Ресторатор ему рассказал?.. Золотая пыль собиралась в огромные толстые иглы, выкручивая их спиралью. Слава дёрнул ладонью по направлению к механическому сердцу и четыре соразмерные иглы-спирали зависли над огромным сооружением. Чуть опустил пальцы вниз — и они, сорвавшись с места, пронзили железную броню.