Механическое сердце Fatum (СИ)

— Значит, ты не считаешь, что я в чём-то виноват?

Иллюмейт помедлил.

— Может быть, лишь в том, что решил сделать всё в одиночку, не попросив помощи. Вот только даже так вряд ли кто-нибудь смог бы тебе помочь.

— Вот только как объяснить это остальным? — подал голос Евстигнеев, стоявший в стороне и до этого не принимавший участия в разговоре.

С ним тяжело было не согласиться.

***

Петербург был огромен, а их силы ограничены. Чуть больше двух месяцев назад, когда Мэддисон и Rickey F ещё были рядом, они втроём изучали, в каком диапазоне можно эффективно использовать «1703». Это было нужно для возведения стены — именно так обозначили границу, за которой Мирон не мог так же сильно, как и внутри неё, управлять ключом-подвеской. Стену возводили по кольцевой автодороге из мусора, землетрясением осыпавшего на землю.

Сейчас эта стена исчезла поднятыми над городом щитами. Такие огромные сооружения нельзя создавать из ничего — хоть из воздуха, хоть из тени и света, хоть из сваленного в стену мусора. Мирон действовал интуитивно, следуя зову «1703» — до сих пор оно не подводило его ни разу. И вот этот день настал. Подвеска лежала на столе, погаснув. Мирон к ней не взывал и она не отзывалась.

Он чувствовал себя пустым и разбитым, совсем как город за окном. Как люди выползали на улицы, так перед его глазами мельтешили обязанности. А фонари, освещающие ему путь, погасли.

Несмотря на нарастающий шум с улиц, здесь господствовала тишина.

Мирон закрыл глаза руками. Евстигнеев подошёл к окну, чтобы закрыть его, взял с прикроватной тумбочки «1703» и вышел из палаты.

Мирон откинулся на подушку.

***

Он не знал этот город. Хотел выйти куда-то на знакомую местность, но выбрел на полуразрушенный мост. В темноте, освещаемой только лунным светом, на его краю прямо над водой стоял мужчина. Он смотрел куда-то на другой берег, и Миша не стал его трогать. Парень осмотрелся по сторонам, но город был одинаково темен всюду. Попятившись назад, Миша скрылся в серой подворотне.

Грязь коричневой коркой облепила белые сугробы. Подвеска под рубашкой светилась почему-то синим. Холодный цвет настораживал, но когда это «MAD» делал так, как того желал владелец? Он был свободолюбив, труднее подчинялось бы только «SLOVO», которое давно уже обуздано. Но всё это становилось безразлично, если у ключа был сильный хозяин. Если он знал, что надо делать, и готов был идти на риск. Миша не знал, не понимал вообще. Для него собственное прошлое открылось вот-вот, и что-то решать он попросту был не способен. Но всё же что-то отличало его от остальных. Он отлично помнил, как это делал Мирон. Помнил, что чувствовал в это время. И хотел делиться этим чувством с остальными.

Но даже если дела и обстояли так, он не мог бы ничего им предложить. Музыкой, способной так воздействовать на толпу, он не обладал. Толку от него не было никакого. И обладая желанием что-то делать, но не имея возможности, он стал совершенно бесполезным.

Может быть, это была та причина, которая заставила предыдущего владельца ключа сложить свои обязанности?

Можно было бесконечно долго теряться в догадках, но настоящее значение имели лишь действия. Он всё ещё не знал, что может сделать, но разбираться в этом можно было и на месте. Миша ещё раз осмотрелся по сторонам, пытаясь хотя бы немного сориентироваться или определить, куда направляются выходящие наверх люди.

Он продолжал бежать, и с каждым новым шагом в него всё глубже вгрызалось ощущение, что этой ночью в городе хозяйничают не люди — сегодня здесь властвует тишина. И ему хотелось её разрушить.

***

Сцена на площади Победы была разрушена попаданием настолько метким, что воронка вокруг неё стала идеально ровной чашей, куда сыпались обломки зданий, задетых волной. Сыпались до сих пор, потому что Светло едва ли не с криком отскочил от края, когда под ним дрогнула металлическая балка. Сварной шов треснул, крепления отлетели и балка свалилась вниз, скатившись к центру воронки.

— Ну ёб твою ма-ать! — отчаянный возглас эхом разнёсся по площади.

А внизу уже начали собираться люди. Они ходили поодиночке и маленькими группами, настороженно взирали по сторонам и шептались, разнося шёпотом слухи и догадки. Маленькие беззаботные обитатели веселящейся подземки, которых от настоящего Петербурга отделяла возведённая старшими стена. Они не знали всей правды — абсолютно всё было известно лишь узкому кругу посвящённых, — но они строили теории и догадки. Они все видели, что произошло с их городами, и знали, что случилось с остальными людьми. Взрослые с опаской принимали тот факт, что младшие знали те вещи, которые они могли себе неправильно объяснить. И в тоже время им бы очень не хотелось, чтобы они узнали всё и резко повзрослели, столкнувшись с реалиями такими, какие они есть. Столкнувшись с тем, что не каждый взрослый мог понять.

Ваня Светло всё знал — ему растрепал Гнойный. И единственная вещь, недосягаемая для него, заключалась в том, что на самом деле сам Слава об этом думает. Внизу у ямы топтался и матерился ХХОС. Син отвесил Старухе пинка и наорал, чтобы тот помог остальным вытащить балку. И вообще, эту яму стоило засыпать песком первой — вон вас как много ходит. Взяли вёдра и натаскали с огородов где-нибудь. Как хорошо, думали они попеременно, что Нева не торопилась выйти из берегов — вот с чем справиться они действительно бы не смогли.

Да они со всем бы справились, если бы ворота все ворота в подземку были заперты и наверх не тянулась бы малышня. «1703» круто всех подставил, думал Фаллен с высоты пятого этажа, держащегося на соплях и его молитвах. Совсем скоро вниз сиганёт и он, но Светло не торопился уходить отсюда. С высоты он лучше найдёт Славу, потому что не прийти, чтобы увидеть, как феерически проебался Мирон, Слава не мог. Но время шло, а в его поле зрения не появились ни один, ни второй.

Зато перед глазами развернулась другая, не менее интересная картина, и за неимением другого он был вынужден довольствоваться ей. Внизу, на земле, Рудбой едва не разбил Букеру лицо, когда тот соизволил нелестно высказаться о том, что Мирон якобы не отвечает за свои слова.

— Если бы не он, ты бы сам сдох давно! Не смей вообще его имени произносить! — выругался Евстигнеев. Его удержали Иллюмейт и Хованский. Трезвый перепуганный и всеми преданный Хованский, которому сегодня не дали «1703», был, в общем-то, за это благодарен, потому что окажись ключ в его руках, Питеру пришёл бы конец — он открыто заявил это перед всеми ещё несколько часов назад. А после молчал в тряпочку, что было для него в новинку, и никому ничего не предъявлял, чему тоже все удивлялись.

Не изменяя себе, из ниоткуда вынырнул Ивангай, для которого что подземка, что город над ней стали продолжением рук и ног, и длинные коридоры улиц в ночной темноте сами превращались в исхоженные тропы. Не во всём городе, разумеется, но в пределах этой площади точно — он не раз выбирался сюда, чтобы издалека наблюдать за происходящим. Ивангай попросил микрофон, но получил неутешительный ответ:

— Оборудование не работает, — парень-скелет у пульта управления развёл руками. — Совсем.

Так или иначе, людей нужно было уводить, и если не в подземку, то хотя бы на более просторные улицы. Негласное решение зависло в воздухе — в оглашении его никто не нуждался. Сегодня людей было больше, чем они принимали обычной ночью — невооружённым взглядом было видно, как они сходятся со всех улиц и подтягиваются сюда, забираются на ближайшие дома, даже если это пресекалось, и с нетерпением и дрожью в сердце чего-то ждут.

— Соболев не даст тем, кто остался, подняться, — предупредил остальных Ивангай. — Сделайте что-нибудь с ними, — шикнул он, показывая на обезличенную толпу, — ночь — это ваше время!

— Не так-то это просто. — Олег ЛСП пнул колонку, приставленную к дому. — Не работает, — повторил он, — совсем. Нужен ключ.

— Хватит приключений с «1703» на сегодня, — отрезал Рудбой, припоминая состояние Мирона и разрушения, принесённые из-за слабости «1703».