Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Атеа лениво повернула голову, выныривая из своих мыслей и бросая долгий взгляд на Меред. Та сидела рядом, опираясь локтем на колено, и медленно, почти любовно, водила точильным бруском по лезвию Крыла. Движения ее рук были плавными, размеренными, почти что медитативными – девушка смотрела лишь на линию стали, красиво изогнутую, будто орлиное перо с острой режущей кромкой. Под бруском лезвие пело, тихо и нежно присвистывая, когда Меред уводила руку. К длинной рукояти, надежно зажатой в руке, было привязано настоящее перо, бледно-серое, с черным кончиком, и невидимый ветер играл с ним, как дитя играет с цветными лентами в Огнецветов День.

Лебедь мысленно закатила глаза. Меред продолжала оставаться ребенком и верила во всякие байки. Впрочем, не она одна: каждому поколению Птиц Наставницы рассказывали, что перо птицы, в честь которой нарекают девочку, приносит удачу и защищает в бою. Поэтому очень часто на рукоять Второго Крыла глупые девицы навешивали целые пушистые метелки, будто это действительно могло уберечь от когтей дикого духа. Атеа тоже когда-то была такой же дурной и даже провела пару недель у предгорных озер, разыскивая гнездовье лебедей. Подбирать непонятные перья с земли она брезговала, поэтому терпеливо ждала, когда богиня снизойдет и пошлет ей хоть какой-то знак. Впрочем, знак пришел: когда она все-таки нашла лебедей и уже подкрадывалась к самке, высиживающей яйцо, эта длинношеяя курица разоралась, и на ее вопли прибежал отец семейства. Лебедь гнал Атеа от пруда довольно долго, шумно хлопая крыльями и норовя посильнее ущипнуть, и посему девушка сделала вывод, что богине, в общем-то, плевать, носит ли с собой Келерийская Птица перо своей нареченной сестры или нет.

А вот Меред – нет. Никто не знал, как прозвали ее после Посвящения – даже Атеа, ближе которой у молчаливой угрюмой девушки не было никого. Поэтому когда Меред однажды вернулась с гор, бережно неся в руке это самое перышко, Лебедь провела невесть сколько часов, пытаясь разгадать, кому оно принадлежало. Проблема была в том, что слишком много птиц в здешних краях подходило на должность его хозяина, а Меред лишь улыбалась, навязывая на прочную нитку две деревянные бусины и бледно-серое перо, и вскоре Атеа махнула на нее рукой и прекратила обижаться на молчаливую подругу. Все равно слова из нее не выбьешь.

Меред вообще была очень суеверной. Она с самого детства собирала все приметы, каждое утро обращалась лицом к солнцу и кланялась ему, а перед тем, как сломить ветку, просила прощения у Богини. Поэтому с ней особо никто и не общался – каждый вечер, когда остальные девчонки собирались на одной из кроватей и принимались обсуждать Наставниц или рассказывать всякие байки, маленькая Меред усаживалась в самый дальний угол к окошку и смотрела за стекло, как-то неуклюже обнимая собственные колени. Однажды Атеа подошла к ней, как всегда задрала подбородок и спросила, что она делает. А хмурая, как медвежонок, Меред зыркнула на нее из-под насупленных бровей и тихонько ответила: «Молюсь».

С тех пор и началась их странная дружба. Меред всегда была одиночкой, сторонилась других девочек и предпочитала провести время на тренировочном плато, а не в компании шумных Птенцов. Атеа же, сколько бы подружек не крутилось вокруг нее, всегда прибегала к некрасивой, нескладной Меред и без умолку трещала ей на ухо, рассказывая очередную глупость. Поначалу девочка чуралась ее, старательно пряча глаза и будто бы боясь чего-то, но через некоторое время привыкла и начала отвечать Атеа теплой, хоть и несколько неуклюжей, взаимностью. Личным успехом Лебедь считала день, когда Меред прямо взглянула ей в глаза.

Тогда Лебедь, кажется, рассказывала девочке историю своей жизни – и плакала. Первая тренировка прошла неудачно, все тело было в синяках и болело нещадно, а нежные руки Атеа превратились в сплошную мозоль со стертой в кровь кожей. Болел и живот – впервые пришла лунная кровь, и девочка чувствовала себя совершенно разбитой, грязной и брошенной всеми богами. Меред беспомощно топталась рядом, иногда осторожно дотрагиваясь до плеча будущей Птицы и тут же отдергивая руку, словно от огня – а девочка с золотыми косами всхлипывала, сердито растирая по лицу горькие слезы.

- В Тиннереде все было не так! Никто не бил меня тяжеленной палкой, я не мерзла, завтрак был вкусным – а не эта поганая каша!.. Терпеть не могу ее… - новый всхлип. Атеа посмотрела на свои ладошки и скривилась от боли и обиды: нежные девичьи руки не созданы для меча, это всем известно. Так всегда говорили дамы в столице, раздавая своим подопечным тонкий белый лен, который они вышивали золотыми нитями. Девочка вспомнила эту вышивку, и слезы снова защипали глаза, - Лучше бы меня убили по дороге сюда!

Робкое прикосновение вдруг стало тяжелым, и чужие пальцы сильно сдавили плечо. Атеа дернулась, собираясь было разразиться гневной тирадой, но лишь замерла, подняв голову. Меред, никогда и никому не глядящая в глаза, смотрела прямо на нее, прямо в сердце, сдирая с нее слой за слоем всю спесь, все раздражение и обиду, всю детскую ярость, так больно сжавшую сердце.

- Никогда так не говори.

Глаза у нее были светло-голубыми, льдистыми, словно талая вода, с темной кромкой по самому краю, а голос – твердый и спокойный, сильный. И Атеа вдруг стало очень больно и хорошо, очень светло и в то же время так страшно… Меред смотрела на нее, Атеа смотрела на Меред, и шрамы на руках уже не так жгли, и болезненные спазмы перестали сжимать все в ней так сильно, и обида куда-то отступила, и мир казался не таким уж жестоким и несправедливым. Потому что впервые Атеа почувствовала, что кому-то действительно нужна.

Они росли вместе, учились вместе и Танцевали вместе, совершенно не похожие друг на друга, но связанные так тесно, что никакой сталью не перерубишь, даже самым прочным клинком. Тоненькая, изящная и гибкая Атеа презабавно смотрелась рядом с коренастой неповоротливой Меред – но время шло, и грубые черты лица девочки из морского города немного сгладились, а подростковая неуклюжесть ушла. Меред выросла, вытянулась, и бывшие соседки по комнате начали бросать на нее томные взгляды и беспокойно перешептываться, когда она проходила мимо. Атеа и сама подмечала иногда, что девчонка не так уж и плоха. Да, ее нельзя было назвать красивой, да, она была нелюдимой и совершенно не походила на грациозное воплощение Хартанэ – но зато взгляд ее лучился голубыми искрами, а когда она изредка улыбалась, подставляя лицо прохладному ветру, становилось как-то светлее и радостнее всему миру. У Меред были красивые широкие плечи и сильные руки, которых почему-то до сих пор не касалась ни одна женщина, добрая улыбка и мягкое сердце. Она всегда стояла рядом, где-то за плечом, надежная и родная, и за это Атеа была всем сердцем благодарна ей.

Ощутив ее взгляд, молодая женщина подняла голову и взглянула на нее, вопросительно приподняв брови. Короткие прядки темных волос, так чудесно отсвечивающих красноватым бликом на солнце, упали на ее лоб. Атеа скользнула взглядом по ее широким скулам, по тонким губам, а затем ухмыльнулась. Меред беззвучно хмыкнула, покачала головой и вернулась к своему занятию, склоняясь над лезвием. Лебедь же лишь зажмурилась, словно довольная кошка - подруга часто была объектом ее игр, а потому уже давным-давно не реагировала на взгляды и улыбки Атеа. И это тоже радовало девушку: Меред стала единственной Птицей, которая при виде ее не начинала бить крыльями и хорохориться, словно петух с разноцветными перьями. И даже здесь, на краю Мертволесья, Атеа чувствовала себя защищенной – потому что рядом сидела Меред.

Что-то изменилось на полуразрушенной мельнице, и Атеа напряглась, пытаясь понять, что встревожило ее. Почему-то стало тихо. Лебедь, прислушавшись повнимательнее, поняла, в чем дело, и расслабилась, снова откидываясь на лавке – ведьма перестала петь. Теперь она просто сидела, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, а на руках ее, словно ребенок, спал безумный дух. Атеа передернуло: до чего же странное создание… И как его можно касаться? Впрочем, кто этих ведьм поймет… Лебедь всегда опасалась колдуний – чего стоит одна Гаэра-Ворона с ее жуткими мороками. Ведьма Мара тоже не нравилась ей – но, судя по всему, слишком уж она нравилась Даэн, и Атеа прямо-таки распирало от желания поиграть на этом. И всякий раз что-то ее останавливало: то ли внутреннее чутье, которое пока что никогда не подводило, то ли осторожное прикосновение Меред, словно бы мягко говорящее «Не надо», то ли взгляд Даэн, направленный на Мару, наполненный невероятной тоской – и чем-то таким, чего Атеа понять не могла. Коршун просто смотрела, но в ее глазах разливался целый океан, способный затопить весь мир. Лебедь чувствовала эту безумную силу, а потому молчала, прикусив язык. Не в этот раз и не по этому поводу.