Музыкальный Дом (СИ)

Полиция ошибалась насчет Сотни, и Уилл знал об этом с самого начала. Элайджа оставил им братскую могилу не потому, что глуп или неосторожен. Он не избавился от последних двенадцати тел по одной простой причине — они были для него прекрасны.

С первого шага в подвал Уилл почувствовал восхищение Элайджи перед смертью, близкое к преклонению или религиозному экстазу. Тот мог часами сидеть в кресле и наблюдать, как вечно голодные опарыши извивались друг на друге, вповалку, пытаясь добраться до протухшего человеческого мяса. Нежные, мягкие, похожие на кремовые капельки, червяки проникали в тела неожиданно вертко, хотя и выглядели неповоротливо толстыми.

Живые Элайджу не привлекали. Их запахи, цвет кожи, разговоры, движения, трепыхания, интересы — все было временно. Непостоянно. Мертвая плоть была совершенна: мрамор кожи с линиями синих вен, неподвижность, застывшая, вечная красота. Краткое мгновение, прежде чем жизнь и гниение снова отбирали у него волшебство и заставляли искать новую жертву.

Элайджа не был сторонником лишнего насилия. Смерть несла не только красоту, но и покой и милосердие. После смерти не было страданий, так издевалась только жизнь, и, будучи адептом своей религии, он строго соблюдал правило быстрого убийства.

Они сами шли к нему: бездомные, пьянчуги, сироты, бедняки, те несчастные, настрадавшиеся за свой срок в тюрьме из плоти, чтобы он освободил их. За вкусный ужин, теплую постель, деньги — бумажки, которые ничего не значили, за доброту и заботу, и Элайджа служил им верой и правдой.

В его нелегком деле неправильно было иметь предпочтения, но он был обычным человеком со своими слабостями. Элайджа любил блондинов и блондинок. Их мягкий шелк волос, тонкую кожу, то, как кровь выступала от первого надреза, алая, полная капля, скатывалась по гладкому телу и оставляла след, который он тут же слизывал — благоговейно, сладко, приобщаясь к божеству. К моменту, когда он начинал с ними играть, они были уже мертвы.

Уилл встретил Элайджу на пирсе. К его удивлению, Уилл был безоружен, а вот сам Элайджа — нет. Он наставил пистолет.

— Я пришел на твой зов, — произнес Уилл, губы горели от холодного ветра.

— Я никого не звал.

Элайдже было сорок шесть. С залысинами, с непримечательной внешностью, которая забывалась уже через пару минут, он был неуловим. Тонкие запястья торчали из рукавов пальто, будто он надел его с чужого плеча. Ночь. Для них обоих уже долгое время на улице царила лишь ночь, потому что днем они спали.

— Я знаю, что это ты убил всех этих людей в доме на 139-й улице. Тебя ищет полиция.

Элайджа в жизни своей никого не застрелил. Он подливал шампанское или вино, как того требовали от него правила приличия. Они никогда не сопротивлялись. Его руки тряслись, а палец подрагивал на курке.

— Я в тюрьму не вернусь.

Он отсидел за попытку убийства пожилого соседа еще когда ему было двадцать три. Элайджа всегда был особенным.

— Я и не предлагаю, — пожал плечами Уилл. — Я хочу дать тебе то, чего ты хочешь.

— И ты знаешь, чего я хочу?

— Знаю, — Уилл вытащил руку из кармана, и сталь ножа сверкнула от лунного света.

Элайджа воспринял их встречу, как знак свыше. Надежда в нем едва теплилась, он почти отчаялся, что в этом мире когда-нибудь найдется тот, кто сможет его понять. Сможет увидеть то, что видел он. Он не один. Он был прав. Свобода уже близко.

Элайджа и Уилл зашли в спальню. Поверх простыни был расстелен толстый слой прозрачного полиэтилена, а окна заклеены газетами, ставшими коричневыми от времени. Черные следы на ковролине от крови: здесь он убивал их, а затем проводил несколько восхитительных часов, обнимаясь, поглаживая их неподвижные тела, занимаясь с ними любовью. Запах мертвечины делал его пенис твердым, изнывающим, трупная прохлада дарила ему избавление, он мог кончить три-четыре раза буквально за полчаса.

Уилл спокойно наблюдал, как тот разделся, покидав вещи на пол, и с жадной готовностью раскинулся на скрипящей, холодной кровати.

— Ты тоже разденешься? — радостно спросил Элайджа, весь вспотев от предвкушения.

— Я здесь не для себя, а для тебя.

Тот понимающе кивнул и запрокинул голову, открыв для Уилла шею.

— Мне страшно, — тихо, на самом выдохе признался Элайджа, смотря перед собой черными от возбуждения глазами.

Его пальцы подрагивали, словно пытались вонзиться ногтями во что-нибудь, и Уилл сел верхом, как есть — в куртке, джинсах и грязных ботинках — и произнес:

— Держись.

Элайджа с готовностью схватился за его бедра, чувствуя под джинсами, что у Уилла стоит. Он подбадривающе улыбнулся ему, на щеках играл лихорадочный румянец:

— Если после ты решишь… если захочешь… что угодно, я не буду против.

Уилл еле держал себя в руках, опасно балансируя на грани, и только напряженно кивнул. Он боялся открыть рот, не зная, что оттуда вылетит. У него не было мыслей, что он должен как-то подготовиться. Что-то организовать. Кого-то предупредить.

Он нашел взглядом, где на шее должна проходить сонная артерия, рукой в перчатке осторожно повернул голову Элайджи набок, открывая линию волос под ухом, короткие волоски щетины. Уилл приложил лезвие к коже.

Элайджа вздрогнул и закрыл глаза, кусая губы. Его тело мелко тряслось, грудь покрывали красные пятна. Уилл ощутил жар его тела сквозь джинсы, силу его мускулов, как они двигались, сжимались в небольших нервных судорогах под ним, и еле сдержал стон удовольствия. Господи, он был прекрасен. Худощавый, с выпирающими коленями, впалой грудной клеткой с редкой порослью возле сосков.

Уилл воткнул нож в упругую шею, и кровь брызнула на полиэтилен. Борясь с сопротивлением, он всадил лезвие глубже. Еще глубже. Элайджа забился в судорогах, распахнув глаза, приоткрыл рот и издал задушенный хрип восторга и боли. В ушах Уилла он звучал, как звонкий крик оргазма, и Уилл прикрыл глаза, не в силах совладать с собой.

Когда нож расширил рану, ему открылся синий с красным блестящий зев чудовища, которое поглотило его полностью. Уилл перестал существовать. Он кончил в штаны, а затем еще долго приходил в себя и дрожал, как мокрая мышь.

Тело, дом, а затем и одежду, в которой пришел Уилл, пришлось сжечь. Элайджа был болен СПИДом.

========== Часть 4 ==========

Слова сорвались с губ прежде чем, Эбигейл успела себя остановить, ноги сами несли ее прочь, и только поднявшись в ту часть музея, что была для посетителей, она остановилась в тени коридора. Туристы ходили от экспоната к экспонату. Свет со стеклянных панелей проникал в зал, рассекая его светлыми квадратами.

Она и правда это сказала? «Поохотиться»? За Джеком? Конечно, она думала о мести, но как о каком-то далеком и неприятном событии. Тем более глупо было бы стравливать Зверя и Кроуфорда, Эбигейл была уверена — тот размажет Рендалла в мелкий порошок.

В ФБР водились настоящие акулы или хуже — ядовитые, холодные земноводные вроде Крендлера, который цапнет, а затем будет наблюдать и ждать, когда ты откинешь ноги. Чтобы добиться чего-то в департаменте, нужно было иметь хорошие амбиции, жестокость, способность делать из людей ступени к своей цели. В месте, где вчерашний друг становился лишь удобным камнем на пути ввысь, каждый агент был железной рукой правительства, сжимающей чужое горло.

С усилием проведя ладонью по лицу, Эбигейл глубоко вздохнула и вышла на свет. У нее есть более важные проблемы, кроме как попытаться подставить Кроуфорда — Лектер, который умудрился просчитать каждое их действие. Она бы не удивилась, если узнала бы, что именно добрый доктор научил Зверя справляться со своим психозом и вдохновил его вовремя на охоту, чтобы отвлечь ФБР от дела о пропавшем психиатре.

Однако несмотря на все свое могущество, Лектер не мог действовать напрямую. Кто-то, кого никто не заподозрит, направил Кроуфорда в музей. С виду не имеющий личной заинтересованности. Кто-то с достаточным авторитетом, чтобы Джек принял совет за чистую монету. Кто это мог быть?