Музыкальный Дом (СИ)

Уродливая улица давила сарайными халупами с автошинами и мойками и огромным зданием Новоорлеанского районного суда по уголовным делам, как огромный могильный камень из сплошного бетона. Фасад западного крыла ремонтировали вот уже пару месяцев, огородив забором, однако шум, лязг и злые крики все равно оглушали. Ребенок зашевелился в животе, и она прибавив шагу, обхватила его защитным жестом. Идти было больно, но ей было все равно. На УЗИ врач сказала, что малыши умеют слышать и чувствовать вибрации. Ее маленький головастик не знал, что за ужасные звуки доносились от стройки, они его беспокоили и не нравились.

Сбежав от стройки, Марта перешла на другую сторону улицы и только там смогла выдохнуть, прислонившись к горячему железному столбу уличного фонаря. Малыш беспокойно пихался, уйдя в олимпийский заплыв, и на ноги Марты будто надели пудовые кандалы. До Джексон-сквер еще так далеко, как на другой конец пустыни.

Она взглянула на улицу «внутренним зрением» и за несколько секунд нашла то, что нужно. Кафе с кондиционером, где ей принесут воды и дадут немного отдохнуть. Марта так задумалась, что прошла два пешеходных перехода с закрытыми глазами, и только услышав, как за спиной прозвенел колокольчик для посетителей, очнулась в реальности.

Несколько посетителей удивленно покосились на беременную в свободном платье в мелкий цветочный орнамент и шелковым кружевом. Марта выбрала самый дальний столик и тяжело опустилась, вытянув ноги. Уловив, что несколько мужчин так и ждут ее взгляда, чтобы заговорить, она отвернулась. Их образы и слова растворились в воде видений, будто их никогда и не было. В кафе играла легкая музыка, звучала флейта и пел приятный женский голос.

— Вот так лучше. Не то, что этот ужасный шум, да, милый? — прошептала она над животом, слегка погладив самый верх, будто поправляя платье.

Ей принесли холодной воды со льдом, пока она ждала чай и десерт и меланхолично смотрела в окно. Вид открывался ужасный: множество одноэтажных магазинчиков и проезжающие машины. В кафе сидели в основном офисные рабочие, пришедшие на обед, да несколько студентов.

«Всегда считала, что беременность красит женщину», — заметила про себя одна из работниц за соседним столиком. Она не решилась сказать это вслух, потому что знала — в компании своих коллег ее фразу воспримут, будто он сама хочет забеременеть.

Марта коснулась стакана с водой и отстранилась от чужих шепотков будущего. Вода, вот что ее спасало. Вода, которая помнила и забывала, круги проносились и исчезали без следа. Она любила воду и не представляла, как можно жить где-то в центре материка, без единой возможности выйти к гавани и понежить ноги в теплой, набегающей волне.

После Бри это мог быть Джексонвилл, Атлантик-Сити, Бостон или Портленд. Точно не берег Тихого Океана, а где-нибудь на кромке Атлантического, чей такой знакомый шум прибоя напоминал дыхание спящего великана. Новый-Орлеан был ничем не хуже, лишь бы подальше.

Но от себя не сбежишь, не так ли? Она никогда не сможет стать своей, куда бы не приехала. Женщины, такие же как она, живущие во Французском квартале, с мужьями рабочими, несколькими детьми, их день был полон простых забот о еде и чистоте. Бедный не значило грязный и неухоженный, их обшарпанное крыльцо сияло, простыни пахли свежестью, и никто не мог сказать, что отсутствие больших денег служило им оправданием.

Как только живот стал мешать делать ежедневную рутину по дому, к ней стали приходить соседки.

— У меня голова взрывается, как ты тут одна совсем, без семьи, Марч. Твои же богачи, да? Поэтому ты такая? Чего этим гусям жалко денег вам с Эдди прислать? Авось ему бы не пришлось на верфи до заката впахивать.

— Рэйч, захлопнись, ты вечно, как скажешь, так хоть в петлю от стыда.

Рэйчил и ее сестра Мюрин были простоватыми и всегда говорили все в лоб, однако Марте нравилась их компания. По крайней мере, они не боялись ее странностей.

— А че я-то? Как есть, так и говорю.

— Почему ты решила, что моя семья богата? — спросила Марта, отдыхая на ступенях.

Развешивая одежду на заднем дворе, Мюрин расправила одно из платьев Марты.

— Да тут к гадалке не ходи. Ткани хорошие, оборочки ручной работы, шелковые, сшиты добротно, а не вьетнамская чушь с наших прилавков, — она перекинула платье через веревку и пожала плечами. — Да и другая ты, Марч. Все это замечают. Как ты одеваешься, манеры там всякие, прическа, походка. Вот ты беременная, а все равно как с обложки выглядишь, ни тебе тошниловки по утрам, зеленой морды, как от качки. Ты будто легче как-то, не знаю, ходишь, дышишь, живешь. И хоть тебе тяжело, ты никогда не сядешь и не станешь ныть на всю улицу, завывая, как Мейбр.

— Ох и задолбала она, — кивнула Рэйчил, которая говорила редко. Именно Мюрин выполняла роль парламентария в их паре. — Вчера на ужин приперлась, как будто так и надо. Бу-бу-бу полвечера про то, что ходить ей тяжело, и спина болит, и простыла, и в окна дует, и пособие урезали. Я уж думала метлой ее придется прогонять.

— Как пить дать, хочет, чтобы твой Джордан ей окно починил из жалости. Мастера-то звать сейчас дорого.

Мюрин увидела, как Марта пытается подняться, чтобы помочь, и махнула рукой.

— Да сиди ты, малахольная. Тебе рожать вот-вот, а ты все рвешься. Думаешь, не понимаю? Все я понимаю. От семьи ты сбежала, и никого, кроме Эдди, у тебя нет, ни одной живой души. Коулсоны не зря за тобой хвостом ходят, на обеды званые приглашают, чуют, что ты не из простой породы. Да только гнилые они, говорю тебе. Смотрят на наших детишек и думают: «что за дармоеды и нахлебники у вас вырастут?». Как будто могут в будущее глядеть, мол их детки лучше, с серебряной ложкой во рту.

— В заднице, — исправила ее Рэйчил, и они обе грубовато рассмеялись.

— Почему сразу дармоеды?

Обняв живот рукой, Марта нахмурилась. Ей было обидно, что какие-то другие люди решали за ее малыша, кем он может стать, а кем нет. Даже она не видела его будущего. Все, что было связано с головастиком, было для нее чудом, начиная с первых недель, когда она пошла в аптеку из-за странного ощущения ветерка в животе, и тест сообщил ей, что теперь она ела за двоих. Странно, что ее ребенок еще не родился, а другие уже делали ставки, выводы, прогнозы. Будто мир, ожидая его появления, уже протягивал загребущую руку, чтобы тот занял надлежащие место в шестеренках. Все кругом пытались навешать на него бирку и указать планку, выше которой ему не прыгнуть. Да как они смеют?!

Одно она знала точно, это будет мальчик. Во сне она часто видела его глаза, точь в точь, как у нее, с длинными темными ресницами. Ее малыш будет красив. Ее мало волновали каноны красоты, главное, что он будет красив для нее. Марта погладила живот, пытаясь донести эту мысль сквозь слой кожи и плаценты. Слышишь, малыш? Ты меня еще не знаешь, но я тебя очень-очень жду.

— Да у них все дармоеды, если не гребут деньги лопатой. А вот я считаю, те кто не хочет работать над собой, как бараны упираются в бумажки. Зачем быть добрым, щедрым, благородным, когда можно быть просто богатым, и тебе все простят.

— Не все богатые — плохие, конечно, — заметила Рэйчил. — Только их как единорогов. Хер с два найдешь.

— По-настоящему хороших людей вообще мало, — печально заметила Марта, однако никто, кроме нее, не знал, что себя она к хорошим тоже не относила.

В кафе официантка принесла чай, отвлекая ее от мыслей. Она сделала долгий глоток, рука, держащая блюдце под чашкой, слегка дрожала. Рука была чужой, мужской, со следами грязи на пальцах, похожая на руку Эдди, но тоньше в кисти. Марта поставила блюдце и чашку на стол и сделала глубокий вдох.

Ее семья была богата не просто так. Дедушка Саймон — первый о ком сохранились записи. Он был подозрительно удачлив в ведении сделок и сколотил им баснословное состояние, на которое его многочисленные дети и внуки основали свой бизнес. И все было бы прекрасно, если не одно «но» — в каждой линии в семье рождались дети со странностями. Это не были хорошие странности. Роза по линии ее троюродной тети перерезала ночью всю семью и закончила жизнь в психушке. Шон, ее кузен, жил отшельником под Кадамстауном. О дедушке было известно мало, Саймон исчез в возрасте шестидесяти двух лет прямо из дома, оставив следы крови на пороге, и о нем больше не слышали.