Ульфила

енные короной над высоким лбом, медовые глаза, большой, улыбчивый рот. Лицо ее было одновременно и величавым, и озорным. Точно для того и создана была императрица, чтобы поражать в самое сердце и мужчин, и женщин, и монахов.

Меркурину сравнение на ум пришло из Священного Писания — Иродиада. И сразу подумалось о медиоланском епископе, об Амвросии, недруге государыни. Но ведь прав хотя бы в этом Амвросий! Такая победительная красота — она и впрямь всего добиться может, исполнения любого, самого чудовищного своего каприза…

Оратор говорил:

— …Достойная опора государя…

Юстина еле заметно улыбалась. Солнечный свет скользил по ее дивному лицу. Крупное, гибкое, полное тело угадывалось под тяжелыми свободными одеждами.

Какой-то рослый варвар, окатив запахом овчины, втиснулся перед Меркурином, неожиданно скрыв от него императрицу. Меркурин переместился еще немного и наконец увидел из-за спин придворных оратора — знаменитость.

Он и вправду был молод, не старше тридцати лет, высокий, худощавый. Крепко не понравилось Меркурину его страстное смуглое лицо с резко очерченным ртом, изогнутым, как сарматский лук. Ему вообще оратор не нравился — не союзник в грядущих битвах с Амвросием. Хорошо бы еще не противником оказался, ибо кто их разберет, манихеев.

— Чувство долга такая же редкость, как черный жемчуг, — говорил между тем оратор своим звонким голосом, — и тем драгоценнее, чем реже встречается…

Бавд принимал похвалы спокойно, хотя и не делал вид, что они ему безразличны.

А оратор, чтоб его волки съели, действительно был хорош. Не зря его в Медиолан сманила риторская школа и большое жалованье положила.

И вдруг, ни с того ни с сего подумалось Меркурину Авксентию, что, говоря о долге, о служении, о власти, очень хорошо понимает этот Августин из Карфагена, о чем говорит.
* * *

Громкий стук подбитых гвоздями сапог. Ближе, ближе. Кожаный, золотыми оленями расписанный занавес — наследство Грациана, который любил все аланское, — отлетает в сторону. Легат Сальвиан вскидывает голову — гребень шлема едва не дерет низкий потолок. Навстречу легату летит уже яростный взгляд медовых глаз императрицы. Сальвиан докладывает, невозмутимее тех деревянных истуканов, которым поклоняется консул Бавд:

— Мятеж, ваше величество.

Ка-ак?..

Роскошное тело Иезавели изгибается под переливами тяжелых шелков — государыня встает, государыня идет к выходу, государыня желает все знать. И немедленно!

В спину ей глядят мужчины: Бавд — лениво, Валентиниан — настороженно, Амвросий, епископ Медиоланский — с неприкрытой ненавистью.

Легат Сальвиан преграждает ей дорогу.

— Туда нельзя, ваше величество.

Ласково, будто скрывая за «вашим величеством» — «милую». Почти и не скрывая.

Шум шелков, звон браслетов — резко повернулась к Сальвиану спиной, лицом туда, где те трое сидели, что глаз с нее не спускали. И, заранее зная, чего ожидать, шевельнулся консул Бавд и поднялся на ноги Амвросий, епископ Медиоланский.

Амвросий мал ростом, хрупок, невзрачен,