Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)

В мою легенду сразу же поверили, взглянув на мой изнурённый вид, костлявую фигуру и залёгшие под глазами тени. Повязка на левом была красноречивее слов.

В тот же день, как меня приняли, я попросила увидеться с настоятельницей, но мне отказали. Не положено, и всё тут. Даже заверения, что у меня есть какая-то важная информация о демонах, не произвела на старших служительниц впечатления. Они словно и не слышали моих слов, отчего во мне вскипала желчная злоба.

Следуя установленной схеме, меня познакомили с правилами академии, показали помещения, в которых разрешалось находиться новичкам, представили соседкам по комнате. Всё это проплывало мимо в тумане. Лишённые узоров белые стены, скромно меблированные помещения, аромат свечей и разговоры полушёпотом – всё это уже встречалось в других обителях, церквах и монастырях. Все эти «священные места» являлись безликими копиями друг друга, убивавшими фантазию и тягу к разнообразию. А почему? Потому что ничто не должно отвлекать человека от молитв и медитации. В каком-то смысле, идея здравая, но я была не в настроении восхищаться церковными традициями.

Мне выдали просторную одежду строго тёмно-синего цвета, волочившуюся по полу, а старый платок, к которому привыкла за последние полтора года, заменили на чистый и белоснежный. Он оказался таким огромным, что при желании я могла бы обмотать его вокруг талии, поэтому приходилось сооружать на голове сложную конструкцию, чтобы вся эта гора тряпья не сваливалась на лоб или затылок. У начинавших служительниц головные уборы были однотонными, а у монахинь и старших сестёр – с синими и фиолетовыми узорами.

- Вот тут мы проводим утренние, полуденные, дневные и вечерние молитвы, - щебетала старшая служительница, легко ступая по серым плитам пола. – Опаздывать на молитвы – проявлять неуважение к Терпящей, поэтому всегда приходи вовремя.

- А когда я смогу выразить своё почтение настоятельнице? Не могу дождаться, когда смогу лично поблагодарить эту замечательную женщину за ту заботу, что она проявляет к нам всем, - сдерживая рвотные позывы от сахарности собственного тона, выдавила я. К счастью, мой осипший голос звучал совсем уж вяло и скрывал истинные эмоции.

- Всему своё время, Умфи. Настоятельница Зиллои трудится каждую минуту. Тебе тоже надо потрудиться, чтобы обратить на себя её внимание.

Но мне не хотелось. В горле вставал ком каждый раз, когда начинающие служительницы пели тягучие песни и читали молитвы. Пальцы покалывало, когда в них ложился молитвенник, но не из-за церковной магии, а от осознания, насколько фальшивыми были мои «старания». Я даже не пыталась делать вид, что тянусь к просвещению и мудрости старших сестёр. На занятиях вела внутренний монолог на посторонние темы, на чтении Богослова - слушала вполуха, на изучении древних языков – клевала носом, едва не целуя грубо выстроганную поверхность стола. Никогда раньше не вела себя настолько лицемерно и бесчестно по отношению к чужим ожиданиям. Единственный вид деятельности, который доставлял мне какое-никакое удовольствие, - это уборка территории под открытым небом или поливка цветов в саду и овощей в оранжереях. Оказываясь на улице вместе со мной, наездник прекращал пилить меня невидимыми зубьями, и я расслаблялась. Иногда даже вспоминала, как правильно искренне улыбаться.

Хуже всего приходилось ночью. Ворочаясь в неудобном мешке, называемом тут «постелью монахини», я ощущала, как холод пола пробирается через материю в мою спину, поднимается по позвоночнику вверх и вынуждает зубы отбивать немузыкальную дробь. Аромат масел, добавляемых в свечи, рождал ужасные воспоминания, а низкие потолки давили не только на зверевшего в такие моменты наездника, но и на мою расстроенную психику. В последние дни левый глаз начинал ныть, словно по нему долбили с внутренней стороны, и эта тупая боль отдавалась в черепушке и в области виска. Хотелось выковырять яблоко, выдрать его вместе с этим гадким ощущением. Услужливо предоставленные монахинями травы помогали лишь временно.

В академии в третий раз за прошедший год приснился преследовавший меня сон. Он являлся смесью воспоминания и дразнящего голоса разума, напоминавшего, зачем я здесь.

Маленькая Умфи, а, возможно, даже Нахиирдо брела по тропинке домой. Или в какое-то другое место, в котором ей не посчастливилось застрять, как мне сейчас в этой академии. Дорога была узкая и кривая, и девочка постоянно спотыкалась, сетуя, что не умеет летать. Тогда бы не приходилось топать по этим кочкам и ямам! Окружающее напоминало брошенный в процессе рисунок: сумбурный набор штрихов и чёрточек, обещавший стать чем-то значимым и узнаваемым, какие-то кляксы. И вот бредущую Умфи-Нахиирдо за запястье ловил незнакомец и поучительным тоном говорил: «Что ты, девочка, не ходи так поздно по улице одна! Дети твоего возраста пропадают тут и там! Тебя ведь тоже могут украсть!». И в качестве доказательства нарисованная в паре шагов малышка просто растворялась в воздухе, точно впитанное промокашкой пятно. А волновавшийся за меня человек наставительно кивал головой и говорил: «Вот видишь! И тебя схватят и утащат! Это всё Rara Avis! Они похищают девочек твоего возраста и приносят их в жертву демонам!».

Но маленькую Умфи-Нахиирдо утверждение не пугает, напротив: я с восторгом слышу знакомое название, и в голове тотчас же созревает план. Если Rara Avis похищает детей, мне следует как можно быстрее попасться им в руки. Это единственный шанс найти тех, чью тень я преследовала последние два года. Через них и выйду на Сайтроми, окончив мои метания.

Игнорируя возгласы взрослого, ребёнок во сне бросается в пятно света, откуда мгновение назад была стёрта заштрихованная девочка. Конца сна я не видела ни разу, но после него всегда просыпалась с усиленной жаждой получить желаемое. В мозгу весь день свербело от неуловимости проклятых «Птичек», сводя меня с ума.

Настоятельница Зиллои оказалась таким же неуловимым приведением, как и Rara Avis. Сколько я ни чаяла подловить её у входа в монастырь, на улице, в коридорах академии, убедить «сестёр по вере», что главное ответственное лицо должна выслушать меня, - не срабатывало. Высокая тридцатилетняя женщина, на чьём лице проступали ранние морщины, проносилась в стороне, на секунды обдавая неторопливых встречных сладким цветочным ароматом. Розы и орхидеи, если я не ошибалась. Среди новеньких шептались, что у настоятельницы чудесные длинные волосы медно-рыжего оттенка, но женщина прятала их под платком, который, подобно фате, почти волочился по полу. В ветреную погоду он надувался, как оплетённый сине-фиолетовыми узорами парус, но Зиллои редко покидала стены монастыря.

С каждым днём я всё больше ненавидела эту вспышку, мерцавшую на расстоянии. Меня раздражали и сами монахини, которые хоть и являли собой пример терпеливости, вежливости и порядочности, однако проявляли все эти качества механически, как зазубренный до конца жизни урок. Они были добрыми, потому что так велел устав, но не их сердца. Двигались и говорили, как заведённые куклы. Я отчётливо видела это в них и тайно плевалась от отвращения.

Единственные, кто не вызывал во мне негативных эмоций, были остальные девушки-новички. Я их почти не замечала. Покорные, тихие, смирившиеся со своей участью, обучавшиеся досконально выполняли программу дня. Поведением они мало чем отличались от затравленных серых мышек, которые изо всех сил стараются понравиться старшим. Я не искала подруг среди них, и они не лезли ко мне со своими симпатиями и учтивостью. Среди них нашлась всего одна зазнайка, умудрявшаяся иногда действовать мне на нервы, но мотивы её поведения оказалось нетрудно найти. Я прочитала их почти сразу. Эта отличница цеплялась к отстававшим не потому, что не любила несовершенства, а из-за собственных внутренних конфликтов. Девушка очутилась в том самом положении, которое я нацепила на себя в виде маскировочного костюма, вот только несчастная действительно лишилась дома и семьи и была вынуждена податься в монахини. Она не могла до конца ужиться с подобной участью и тайно противилась ей. Мне удалось выцепить это из её поверхностных мыслей. Сама девушка без каких-либо способностей тоже чувствовала во мне борьбу с порядком внутри академии, и осознание, что рядом с ней есть другая бунтующая душа, обличавшая её собственное нежелание мириться с положением, не давало ей покоя. Вместе с моим ленивым и равнодушным отношением к обучению она стремилась задушить своё прошлое.