Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)

- Я догадывалась, что не всех Терпящая наделила талантами, - говорила мне эта «отличница», высокомерно взирая на неопрятную вышивку, - но иногда мне кажется, будто ты даже не стараешься, сестра.

- А если так, то что? – скучающе отвечала я. Не ставила себе целью её провоцировать, но иногда она напрашивалась на грубое замечание. Вот только сквернословить в священной обители запрещалось. Наказывали за ругательства довольно жёстко.

- Давай, я хоть покажу тебе, как правильно орудовать иголкой, - сквозь зубы цедила девица, теребя идеально выглаженный белоснежный воротничок. – Научу, как правильно вязать рукавицы. Меня мама с пяти лет этому учила. А ты чем в этом возрасте занималась?

- Воровала яблоки из сада.

И это была даже не выдумка. В смутных воспоминаниях поселился сердитый дедок, брызжущий слюной и отчитывавший меня за сорванные плоды. А потом этот ворчун пытался доказать моему отцу, что яблоня его, потому как он успел положить на неё глаз быстрее соседей, потел и пунцовел, даже не замечая, насколько глубоко Сайтроми было плевать на его красноречие. Примерно такое же наглое, непрошибаемое безразличие застыло сейчас на моём лице, раздражая госпожу «я всё умею».

Моего терпения хватило на три недели. К тому моменту даже наставники начали замечать мою безалаберность. Они заприметили во мне глубокие корни лени, но даже не догадывались, насколько я была утомлена всем этим притворством. Вся ситуация походила на случай с человеком, который много лет кряду долбит одну и ту же тему, заучивает один и тот же предмет. Сначала он старается относиться к своему делу серьёзно и ответственно, но годков через десять приходит смертельная усталость и безразличие. Я испытывала то же самое. В детстве, сидя на скамье перед скупердяем Магросом, ещё как-то строила из себя послушную овечку, однако больше в эту шкуру не влезла бы, даже предложи кто-то перешить её под новую меня.

Терпеливый подход не работал, значит, оставался бунтарский. Я строила в голове грандиозные планы того, с каким удовольствием залью воском страницы Священного Писания, сколько язвительных и дрянных слов обрушу на головы ошарашенным служительницам, какие глупости внедрю в их сознания… Однако случай представился даже раньше. Я попросту сорвалась и не стала себя удерживать: ведь переполох в стенах порядка – это именно то, что мне было нужно.

- Ты опоздала на молитву, - зажужжала над ухом «зубрилка». – Вспомни, что случилось со святым Йонлем, когда он в сто тридцатом стихе постыдным образом отказался от молитвы Терпящей. Погибла его семья.

- Моя семья и так мертва. Чего мне бояться? – не отрываясь от перебирания петель спицами, вымолвила я.

- Я обещала наставникам, что буду приглядывать за тобой. А ты подставляешь меня!

- Не нужна мне твоя помощь, - эта «святоша» надоела раздувать достоинства своих мелочных, бытовых занятий. Каким же назойливым и дотошным казалась вся эта церковная суета на фоне всего, что я пережила и вытерпела за последние годы! Что там в списочке у нас? Полить цветочек в комнате старшей сестры, пробубнить молитвы, пытаясь вложить в этот нелепый лепет хотя бы какой-то смысл, как будто Терпящей есть до него дело, лобызать пол в молельной, перецеловать корешки книг… О, всё это так важно, так важно в этом крохотном мирке чистеньких и светленьких подхалимов Её! И как же мне, вынесшей кошмар в Байонеле, пытки в подвале, делившей кров с мастером иллюзий, дочерью бесплодного Короля, уразуметь значимость этих глупых ничтожностей?

Я была уверена, что видела мир глубже их всех, хваставшихся, какие они взрослые и умудрённые опытом, которого пока нет. Просыпалось ли во мне высокомерие, или это правдивое восприятие реальности покрывалось ядовитой плёнкой из-за тоски и боли, что пронизывали моё существо последние пару лет? Мне не хотелось думать об этом. Хотелось сесть в уголок и поспать.

- Да что с тобой не так? – проговорила девушка, хмуря угольно-чёрные брови. – Ты всё делаешь, как… как… пьяный портной, сшивающий куски ткани только ради возможности спустить новую монетку на крепкий напиток!

- Я делаю всё, что от меня просят наставники. Хожу на молитвы по расписанию, учу стихи на древних языках, штопаю старое бельё. А вот как делаю, тебя уже не касается, - мрачно изрекла я, сильнее сдавливая спицы между пальцев. Сталь заскользила от выступившей на подушечках влаги, и острый конец неприятно впился мне под ноготь. – Проклятье! Вот что бывает, когда лезут под руку!

- Грязные слова запрещены в стенах Матери нашей! – взвизгнула надоедливая особа и поджала губы. – И почему салфетка такая кривая? Дай покажу, как правильно делать петли!

Я злила её одним своим видом, но даже это не давало ей права нарушать моё личное пространство и вырывать инструменты. Нахиирдо внутри взбрыкнулась, переполненная негодованием. И в следующую секунду раздражающая особа залилась криком, пытаясь выдернуть спицу из запястья. Впитавшиеся в салфетку красные капли стали отличным украшением, разбавляя скучный белый. И с чего эти святоши взяли, что Терпящая помешана лишь на трёх цветах?

Мой поступок переполошил всех старших служительниц. Некоторые из них решили, что в меня вселился бес. Никто не торопился предпринимать каких-либо действий без распоряжения настоятельницы, но советоваться с ней ушли в другое место. Я, рассчитывавшая, что меня обязательно покажут Зиллои, оказалась запертой в комнате до вынесения вердикта.

- Я здорова! Мне нужно увидеть настоятельницу и поговорить с ней о Rara Avis!

- Ты явно не в себе, помоги тебе Терпящая, - качала головой женщина, намеревавшаяся оставить меня одну наедине с «греховными мыслями».

- Что, скажете, не знаете никакого Нагнетателя, которого отправляете искать для вас всякие вещи? Эй, я с вами говорю! – пытаясь рукой помешать ей закрыть дверь, выкрикнула я. – Спустившиеся тоже через вас общаются с настоятельницей, или им больше позволяется, чем каким-то людям?

- О чём ты толкуешь, дрянная девчонка? – монашка испуганно зажала рот ладонью и выскочила в коридор, захлопнув дверь перед моим носом. В замке заскрипел проворачиваемый ключ, а потом послышались шаги и приглушённые причитания удалявшейся женщины.

Тело мелко потряхивало, а на лице и под одеждой выступил пот. Только сейчас, оказавшись в тесной коморке без мебели и света, я получила возможность в полной мере осознать сложившуюся ситуацию. Страшно не было, хотя положение напоминало давний-предавний кошмар в обители, закончившийся пожаром и рождением мстительного врага в лице Катрии. Тогда женщины тоже, должно быть, долго решались, что делать со странной малышкой и её любованиями белым огнём.

Но сейчас многое складывалось иначе. Я была не ребёнком, а ожидавшим любые неприятности наполовину демоном, который всё заранее обдумал и просчитал. Или почти всё. Если монахини имели какое-то отношение к встреченному в лесу чудаковатому Нагнетателю, они донесут до Зиллои мои слова, и та не сможет более игнорировать просьбы о встрече. Если же Спустившийся что-то напутал, они испугаются ещё больше и, вероятно, попытаются провести ритуал очищения или напишут письмо в Lux Veritatis. Мне начнут усиленно лгать, пытаясь занять чем-нибудь до прихода подмоги, и изолируют от остальных девушек в академии. Но я не буду ждать всего этого, а попросту сбегу. Выжгу замок в двери и сбегу.

Неприятный сквозняк проникал через щели в стенах, сводя конечности и заставляя зябко ёжиться. Я сняла платок с головы и накинула на плечи, чтобы согреться. Потом приникла к двери и вслушалась в тишину за стеной. Вдруг поймаю голоса мимо бредущих монахинь или расслышу стук шагов? Но беззвучие сохраняло свой абсолют.

Служительницы, вероятно, надеялись, что я тут буду молиться, прося о прощении. Самое смешное, что мне было известно столько разных молитв Терпящей, столько доводилось читать их по памяти в разных церквушках, обителях, монастырях… Однако никогда, ни разу в жизни не обращалась к Ней искренне. В детстве, наслушавшись напыщенных речей священнослужителей, ещё пыталась представить, что значит любить свою Создательницу, но вложить в слова какое-либо чувство так и не вышло. Немалую долю скепсиса в меня вбил Сайтроми, отпускавший в адрес Терпящей нелестные замечания, так что к осознанному возрасту я уже с подозрением относилась к навязываемому бездумному обожанию единственной признаваемой богини Клепсидры.