Тысяча и один призрак

Я угадала, что это вы. Когда постучали в дверь, я поняла, что это вы. Увы! Вы приехали слишком поздно: мой муж умер без исповеди.

— Умер ли он в дурных чувствах?

— Нет, наоборот. Я убеждена, что он был в глубине души христианином, но он не желал видеть другого священника, кроме вас, он хотел исповедаться только вам, и заявил, что если он не будет исповедоваться перед вами, то будет исповедоваться только перед Божьей Матерью.

— Он вам это сказал?

— Да, и, говоря это, он целовал образок Богородицы, висевший на его шее на золотой цепочке, и очень просил, чтобы не снимали с него этот образок, уверяя, что если его похоронят с этим образком, то злой дух не овладеет его телом.

— Это все, что он сказал?

— Нет. Расставшись со мной, чтобы взойти на эшафот, он сказал мне, что вы придете сегодня вечером, что по приезде вы сейчас же придете ко мне; вот почему я и ждала вас.

— Он вам это сказал? — спросил я с удивлением.

— Да, и еще он поручил мне передать вам последнюю его просьбу.

— Мне?

— Да, вам. Он сказал, что в каком бы часу вы ни приехали, я должна просить… Боже мой! Я не осмелюсь высказать это вам, это было бы слишком мучительно для вас!..

— Скажите, добрая женщина, скажите.

— Хорошо! Он просил, чтобы вы пошли на место казни и там, над его телом прочли бы вы за его душу пять Отче Наш и пять Богородиц. Он сказал, что вы не откажете мне в этом, господин аббат.

— И он прав, я сейчас же пойду туда.

— Как вы добры!

Она взяла мои руки и хотела их поцеловать. Я высвободил руки.

— Полно, добрая женщина, мужайтесь!

— Бог посылает мне мужество, я не ропщу.

— Ничего больше он не просил?

— Нет.

— Хорошо. Если исполнения этого желания достаточно, чтобы душа его нашла покой, то она найдет это успокоение.

Я вышел.

Было около половины одиннадцатого. Стоял конец апреля, воздух был еще свеж. Небо было прекрасно, особенно для художника. Луна выплывала среди темных туч, которые придавали величественный вид всей картине.

Я обошел кругом старые стены города и подошел к Парижским воротам. Было уже одиннадцать часов ночи, и только эти ворота в Этампе были открыты.

Я шёл на эспланаду, которая, как тогда, так и теперь, возвышалась над всем городом. Теперь от прежней виселицы остались только три обломка каменных подставок, на которых укреплены были три столба, соединенные двумя перекладинами, составлявшими виселицу.

Чтобы пройти на эту площадь, которая находится налево от дороги по пути из Этампа в Париж, и направо, когда вы идете из Парижа в Этамп, надо было обойти башню Гинетт, высокую постройку, стоявшую одиноко на равнине и охранявшую город.

Эту башню вы должны знать, кавалер Ленуар. Когда-то ее хотел взорвать Людовик XV, но ему это не удалось. У нее разрушена была только верхушка, напоминавшая теперь своей черной впадиной большой глаз без зрачка.

Днем — это жилище ворон, ночью — это царство сов и филинов.

Я шел под их крики и стоны по дороге к площади, по узкой трудной неровной дороге, проложенной