Эсхатология

— Она? Барабаны?

— Да! Поэтому всё и сбесилось! Еще немного и оживут сами строения! Мы бессильны против тотальной жажды расчленения, — и видя, что Сандр все еще не понимает, указал куда-то в сторону. — Она!

И тут Сандр, наконец, разглядел ее. Ее! Бесконечно желанная и несравненно прекрасная, вечно юная и невинная, обворожительная как никогда, стояла она, чуть покачиваясь, на щербатом подоконнике верхнего этажа в каком-то грязном, но ни чуть не умалявшем ее красоты и достоинства рванье, босая и связанная, с петлей на нежной шее, униженная, но не сломленная, заботливая праматерь и многоопытная искусительница, страстная любовница и хладнокровная убийца. Смерть!!!

И Сандр обернул к Вете перекошенный ужасом лик:

— Спаси ее!

— Как? Что я могу сделать?

— Не знаю. Ты должен. Спаси.

И не дожидаясь, помчался по приведшей их к поражению лестнице, перепрыгивая через две ступени и рискуя свернуть себе шею.

Выломав двери из терема вопящей гурьбой поперли лишившиеся рассудка дружинники с пеной на устах, обуреваемые лишь одной все поглощающей жаждой — принять участие в расчленении плоти.

Но тут ров, вдруг ожив, сомкнулся длинной изогнутой пастью, поглотив живую массу и с хрустом давя и перемалывая кричащее людское месиво в своей земляной утробе.

Но Сандр не видел этого противоестественного перевоплощения изнасилованной природы, так же, как и не замечал он ничего вокруг. Весь кружившийся, сыпавший красками, надрывающийся и мечущийся мир сузился для него до одного лишь дорого образа, в муках бившегося в ожидании его, Сандра, помощи, безвозвратно вымершей много эпох тому назад нежной трепетной бабочкой. Странным созданием, которого никто из ныне живущих и не встречал даже во сне.

Итак, разом ослепнув для всего остального он летел вперед, подспудно с отчаяньем сознавая, что не успеет до того, как столкнутая с подоконника холуями Рея, Некра зависнет в воздухе. О, как всей душой он жаждал бы замедлить неумолимое время, заставить приостановиться стремительный бег разматывающихся колец веревки.

Сандр послал свое измученное тело в головокружительный прыжок и оказался под самыми стенами злополучного терема, следом, втаптывая передних в ненасытную пасть, по живому мосту перешло разбитое и отступающее войско, нещадно преследуемое остервеневшими одержимыми.

Подскочив, Сандр с размаху обрушил клинок на стягивающую горло любимой змеиную петлю, но лезвие, соприкоснувшись с заговоренной веревкой, что была не что иное, как скверная плоть демона, разлетелось ранящими обломками, а сам он, отброшенный прочь мощной вспышкой, почерневший и оглушенный оказался позорно повергнутым ниц.

Некра болталась между небом и землей всего в двух десятках роковых пядей, таких ничтожных, но непреодолимых, с вылезшими от напряжения глазными яблоками, хрипя и извиваясь. Ноги ее, те самые восхитительные стройные икры и округлые бедра, которые Сандр имел за честь лобзать, теперь отплясывали гнусный танец, за которым свысока с глумливым хихиканьем взирала ухмыляющаяся рожа палача-узурпатора. Другой конец удавки вырастал у Рея из пупка. Будучи воплощением Смерти, как она могла умереть? — но, подчиняясь своим же писаным разложением законам, была обязана. А посему, непередаваемо страдая, терзаемая, разрываемая заживо меж двух полюсов бытия, как некогда ее единственный сын Вета, прекрасная дщерь канувшего в небытие Ур-Алтынского ханства сполна испила горькую чашу искупления.

Все это время, сплотив вокруг себя островок последних уцелевших и сохранивших самообладание, Вета еще удерживал позиции, но исход битвы был предрешен, и отчаянное сопротивление горстки окруженных лишь оттягивал неизбежный горький финал. Воздвигнув баррикады из трупов разряженных копейщиков Урга, нерожденные раз за разом разбивали накатывавшиеся волны плоти огнем картечи и затупившимися клинками, но после каждого отбитого приступа ряды неуклонно таяли, неприятель же, напротив, все прибывал.

Оно неторопливо двигалось по полю, давя зазевавшихся широкими мозолистыми ступнями и возвышаясь вдвое над еще живыми безголовым торсом, бугрящиеся мышцы, выпиравшие подобно мешкам с песком так и перекатывались под потной кожей, когда три пары рук без устали отбивали ритм Войны.

— Мою пищаль! — скомандовал Вета.

Нетерпеливо выхватив протянутое оружие, Вета тщательно прицелился и нажал на курок. Заряд поразил живот твари, выбив куски мяса, края раны начали с треском расползаться, извергая водопады поглощенной крови, миазмы гнили, и противоестественное создание, наклонившись, низверглось. Зловещие черные барабаны, с которых скалились привязанные за остатки волос головы императоров, поэтов и героев насмешливо увенчанные терновыми венцами, замолкли. Воцарилась поистине оглушающая тишина. Сражение само собой прекратилось. Солдаты тяжело дышали, вытирая пот и кровь, накладывая оторванные лоскуты на разверстые раны.

Наступило негласное перемирие. И готовый превратиться в хищного исполинского ящера терем замер, почти расправив крылья — скаты крыш, нахмурив глазницы окон, и все это несуразное сооружение, полустроение — полутварь, все эти ребра лестниц, каменные зубы, желудки комнат и рог маковки, и эта величественно изогнутая шея, устремленная вперед и ввысь, все это вдруг начало рушится, рассыпаться, складываться само в себя. Вздымая облака пыли и крошева, через которые понуро брел Сандр, держа на руках труп возлюбленной.

Он осторожно возложил ее на свободный от трупов почерневший клочок земли, и сам опустился на колени. Вета уронил разряженную пищаль, снял обмотанный тюрбаном шлем, тут же выпавший из безвольных пальцев, расстегнул ремешки изумительной работы панциря, свято хранившего хозяина от вражеский козней, который последовал туда же — во взбитое сотней ног кровавое месиво. Плечом к плечу, как в проигранной битве, теперь они глядели на застывшие в вечной гримасе пережитой боли родные черты, но видели другое, прошлое, запечатанное в сердцах. Один — любовь и ненависть, другой — любовь и красоту.

— Убейте меня, — тихо попросил Вета. — Я вновь хочу ослепнуть.

Под непрестанное щелканье бичей, хрипя и изнемогая, смерды, наконец, дотащили тяжелые грозные самострелы.

— Пора кончать с этим затянувшимся фарсом, — промолвил Андроникс, изящным жестом вытирая с белоснежного лба испарину кружевным платочком, и томно вздохнул. — Заряжайте!

Пучки длинных, едва не в человеческий рост стрел устремились к выжившим костлявыми пальцами, не разбирая правых и виноватых, пробивая навылет, нашпиговывая сразу по нескольку, отбрасывая со страшной силой прочь проткнутые тела.

Заслонив собой Вету, Ром грудью поймал предназначавшийся тому дротик, ладони его крепко вцепились в дерево, удерживая смерть внутри себя, не давая ей вырваться, продолжить свой губительный ход.

— Ненавижу доспехи! — были его прощальные слова, прежде чем умереть, завалившись на бок.

— Ну и глупец! — презрительно прорычал волосатый грабитель, едва удостоив взглядом преданного слугу, чья развороченная грудь подобно худому бурдюку обильно выпускала кровь.

Отгородившись надежным, как ему представлялось щитом из заговоренного шаманом металла, он обернулся к Вете:

— Надо что-то делать. Эй, командуй воевода. Ну же, господин! Обороняться! — он перешел на крик, так как Вета никак не реагировал. — Или сдаваться! Просить пощады, пока нас всех не перебили! Да скажи же хоть что-нибудь, наконец, старшой…

Но Вета не слышал.

Надсмотрщики наложили новые стрелы.

Не сдерживаясь рядом рыдал бесстрашный нерожденный, крупные слезы бороздили впалые щеки, чертя в покрывавшей их копоти светлые дорожки. Вот уперев приклад пищали, другой стрелец лег подбородком на дуло.

Вету обдала теплыми ошметками мозга. Но он не почувствовал.

С безопасного расстояния Андроникс наблюдал за последним актом разворачивающейся драмы с видом разочаровавшегося в спланированном действии творца. С комфортом расположившись среди подушек и теплых шкур внутри паланкина, он нетерпеливо барабанил тонкими пальцами. Драпировка из мягких тканей пастельных тонов создавала минимальный уют, а набор душистых масел в походных крошечных фиалах, равно как поистине драгоценное подогретое вино, да легкие закуски были призваны скрасить суровые будни солдатской жизни, сделать вынужденное пребывание вне дворцовых стен чуть менее болезненным.