Змееныш

же тяжелые, и «посмотрел» на свою кожу, струившуюся радужной волной, словно змеиная шкура. Кое-где из нее уже росли деревья, стряхивавшие в черноту тысячи золотистых листьев-кораблей. На всех парусах корабли неслись к черному зеву – единственному месту в этом мире, которого Люгер боялся. Он почувствовал, что именно там прячется его главный и единственный враг – некто без имени и, к сожалению, неописуемый. Он увидел мельком только тень врага, упавшую снаружи на темнеющее небо, которым был его собственный череп.

Тень, пошатываясь, бродила за пределами досягаемости, и оттуда доносился далекий межзвездный хруст, который резко диссонировал с нежной музыкой спор, – тень пожирала золотые корабли… Враг был соединен с Люгером, как женщина с мужчиной или как плод с чревом матери. Слот схватил пуповину внезапно обнаружившимися руками и почувствовал удушье. Огромный и холодный вывалившийся язык коснулся его спины, и он содрогнулся…

Старые красные звезды, вспухшие предсмертными пузырями, ползли по своим орбитам, терзая его уколами болезненного света. Его охватила паника, но куда он мог бежать? С небес пошел дождь – он понял, что это падают вниз его собственные волосы. Они превращались в струи дождя и наоборот – их невозможно было различить…

Руками, лишенными костей и размера, он раздвигал дождь перед собой и летел над бесконечными мокрыми пейзажами. Дождь пел ему долгую песню сожалений… Звуки достигали ушей, уродливо торчавших из зенита и осквернявших своей нелепостью печальный ландшафт. Музыка давно кончилась.

Теперь повсюду стоял гул, похожий на шум ветра в трубе, но монотонный и безобразный. Тень врага настигала Люгера сзади, вытаптывая поля волшебных грибов.

Стервятник стал срочно искать себе пристанище внутри своей же головы, полной умирающих звезд. Он нашел место, темное, как могила, и тихое, как океанские глубины. Здесь он наткнулся на шкатулку, сплетенную из человеческих ребер, и немедленно открыл ее.

Шкатулка была выстлана зеленым бархатом и пуста. Чем ниже Люгер склонялся над ней, тем более подозрительным казался ему этот бархат – он был сырым и… живым.

Слот отвернулся и протянул свои безмерно удлинившиеся руки в черный зев собственной глотки, а затем кистями нащупал свое лицо, обращенное наружу – в холод и пустоту другого мира.

Лицо было покрыто инеем и потому скользким; и все же он ухватился одной рукой за нижнюю челюсть, ощутив вонзившийся в руку скалистый хребет зубов, а второй – за волосы, свисавшие вовнутрь, и, мучительно напрягаясь от боли и содрогаясь от треска черепных костей, стал выворачивать голову наизнанку, возвращаясь к жалкой малости существования…

Когда голова заняла свое место, он поднес шкатулку к мутным от боли глазам и попытался рассмотреть бархат сквозь пелену слез. Шкатулка все увеличивалась, а дно ее все отдалялось по мере того, как Слот погружал в нее голову.

Наконец он услышал сзади шорох – страшный шорох, с которым приближался безликий враг. Вокруг была первозданная тьма, и Люгер больше не раздумывал.