Тысяча и один призрак

у, чтобы взять его с собой в Кламар.

Брата не было дома, и я пошел один.

Погода была ужасная. Печальная природа разразилась дождем, тем бурным, холодным потоком дождя, который предвещает зиму. В продолжение всей дороги я слышал, как глашатаи выкрикивали хриплым голосом обширный список осужденных в тот день; тут были мужчины, женщины, дети. Кровавая жатва была обильна, у меня не будет недостатка в объектах моей вечерней работы. Дни были коротки. В четыре часа я пришел в Кламар. Было уже темно.

Вид кладбища, большие, свежие могилы, редкие деревья, трещавшие от ветра, как скелет, — все было мрачно и отвратительно!

Все, что не было вскопано, было покрыто травой, чертополохом, крапивой. Но с каждым днем земля, покрытая травой, уменьшалась в размерах.

Среди всей этой вскопанной почвы зияла яма сегодняшнего дня и ждала свою добычу. Предвидели большое количество осужденных, и яма была больше, чем обыкновенно.

Я машинально подошел к ней. На дне была вода. Бедные, холодные, обнаженные трупы — их бросят в эту воду, холодную, как и они!

Когда я подошел к яме, то поскользнулся и чуть не упал туда, волосы у меня стали дыбом. Я промок, я дрожал. Я направился к моей лаборатории.

Это была, как я уже сказал, старая часовня. Я искал глазами, почему я искал, не знаю, я искал, не осталось ли на стене или там, где был алтарь, следов культа; на стене ничего не было, на месте алтаря тоже ничего не было. Там, где была когда-то дарохранительница, то есть Бог, то есть жизнь, теперь был голый череп без кожи и волос, то есть смерть, ничто.

Я зажег свечу. Я поставил ее на мой стол для опытов, весь заставленный инструментами странной формы, которые изобретены были мной. Я сел, предавшись размышлениям о бедной королеве, которую я видел столь красивой, столь счастливой, столь любимой; которую накануне, когда ее везли на тележке на эшафот, толпа сопровождала своими проклятиями, и которая теперь, в этот час, после того, как голову ее отделили от туловища, покоится в гробу бедных. Она, спавшая среди золоченой роскоши Тюильри, Версаля и Сен-Клу. А пока меня обуревали эти мрачные размышления, дождь усилился, задул сильный ветер, мрачно завывая в ветках деревьев, в стеблях травы.

К этому шуму присоединился раскат мрачного грома; только гром этот гремел не в облаках, а пронесся над землей, которая задрожала.

То был грохот кровавой телеги, приехавшей с площади Революции и въезжавшей в Кламар.

Дверь маленькой часовни открылась, и два человека, с которых струилась вода, внесли мешок.

Один из них был Легро, которого я посетил в тюрьме, другой был могильщик.

— Вот, господин Ледрю, — сказал помощник палача, — к вашим услугам. Вам нечего торопиться сегодня вечером. Мы оставляем у вас всю свиту, похоронят их завтра днем. Они не схватят насморка, проведя ночь на воздухе.

И с отвратительным смехом эти два служителя смерти положили мешок в угол, налево передо мной, возле прежнего алтаря.

Затем они ушли и не заперли дверь, которая стала хлопать. От ворвавшегося