Стучит, гремит, откроется (СИ)

— Мало всего — свечка в придачу! — безумно вскрикнула Меланья. Не принесшие ожидаемого облегчения слезы высохли, и молодка теперь сидела, мерно раскачиваясь взад-вперед и заламывая руки.

— Почему же ты столько молчала? — ворковала, обнявши ее, мать. — Бедная девочка, сколько всего стерпела и слова не сказала! Мы бы поддержали, мы бы пожалели...

— Сделать ничего не смогли бы... А какой прок в таком разе жаловаться?

— Совет бы дали, — с малой долей укоризны сказала Осоня.

— Ой внучка, в распрю с ведьмой ввязаться... Ой горе-то! — тихо сетовала бабка.

— Надо решать, что дальше делать, — произнес Ворох, гладивший дочь по волосам. — Обязательно Васелю расскажешь, когда вернется. Он либо мать отселит, либо с тобой съедет. Ясно, что раз ненависть такова — не будет тебе житья в одном доме с ней.

— Она мстить будет.... Краевому сказать — того хуже: ежели не откупится, весь род перед смертью проклянет... Вдруг у нее разрешение имеется?

"Ох не верю я в то, что она ведьма! Вечно вы, бабы, невесть чего себе надумаете!" — так и просилось на язык Вороху, но вместо того пасечник сказал:

— Подожди только Васеля, там решим.

— До его возвращения оставайся у нас, — ласково добавила Осоня. — Мы всегда тебе рады, ты знаешь!

Меланья замотала головой.

— Ни за какие платинки не вернусь.

Через несколько печин она окончательно оправилась-успокоилась и решила навестить подругу. Меланья ни разу после свадьбы не заходила к Хорысе, объятая радостью времени, без свекрови проводимого. Подруга, ясное дело, возмущалась, ругалась и попрекала — любя, по-доброму. Быстро метнувшись, Хорыся сообразила немного некрепкого ягодного вина и оладьи с вареньем — вдобавок к намечающейся беседе.

Отродясь болтушка, подруга с ходу изложила все знаменательные события, которыми хвасталась деревня последние полтора месяца, то бишь: кто за кого замуж вышел, кто родил, кто неудачно посватался, а у кого в семье свары. Боле половины того не слыхавшей Меланье было все интересно, и она забыла на время собственные беды.

Допоздна засиделись давно не видевшиеся подруги — на селе все окна погасли, молодежь гулявшая разошлась.

***

Между тем на крышу пасечника взлетел алый петух. Постоял, переступая на месте, и вдруг захлопал крыльями, заискрил да обернулся языком пламени. Сыроватая солома кровли от колдовского огня занялась мгновенно. Спустя колодежку вся крыша пылала, а пламя сползало на стены...

***

Пурпурное зарево ударило в окна. Хорыся прервалась на полуслове, и вместе с Меланьей выглянула на улицу. В первый миг панночки остолбенели, затем Меланья, испустив вопль ужаса, первая сорвалась с места. "Пожар!" — вопила бежавшая следом Хорыся. Над деревней разлился тягучий колокольный звон — били в набат.

Сонный батрак выскочил из людской, схватился за ведро и заскрипел колодезным журавлем. Кто-то из прибежавших на помощь хотел было пролезть в дом через окно — дверь пылала, — но тут уж рухнули потолочные балки, погребая под собой спавших. Никто не смог выбраться, никого не успели вытащить.

Меланья, не помня себя, в огонь готова была броситься. Кто-то удержал, схвативши за локти.

— Пустите! Пустите меня, пустите...

Сперва билась, как пленная горлица, а потом только всхлипывала, обвисая на чужих руках. Сквозь пелену горячих слез виделись беспорядочно бегающие с ведрами люди. Выплескиваемая вода сначала ничуть не уменьшала огня, а после заливала уже обугленные остатки сруба, тушила тлеющие головешки — все, что осталось от дома и родных. Дым с отвратительным запахом паленой плоти туманом затянул подворье.

— Пойдем, голубка, — дрожащим голосом шепнула Хорыся, уводя убитую горем подругу, не заметившую, когда исчезла сдерживающая ее хватка. Меланья была как одурманенная, шла спотыкаясь, не осознавая происходящего, не слыша и не видя ничего. Хорыся привела ее к себе, где вместе с родителями что-то говорила, видимо, в утешение, — Меланья не слышала их слов. Тщетно тыкали в плотно сжатые посеревшие губы плошкой с отваром. Отрешенным взглядом Меланья глядела прямо перед собою и ни на что не реагировала.

— Помешалась, сердечная, — шелестел шепоток.

— Немудрено...

— Стало быть, колдовство виною случившемуся.

— Дык ясно это. Где слышано, чтоб сруб так быстро в груду головешек превратился?..

— Эх, а сколько добра-то в огне сгинуло...

В конце концов, с Меланьей осталась одна Хорыся. Остальные домочадцы разошлись спать, да и подруга скоро заснула.

Наступило серое, промозглое и сырое утро. Тучи на горизонте предвещали дождь. В церкви стали справлять заупокойную, и у погоста кружила, каркая истошно, спугнутая колоколом стая воронья. Курилось дымком пепелище, совсем еще недавно бывшее щеголеватым срубом с окнами в узорчатых рамах. За почерневшими воротами сколачивали гробы, а на кладбище копали могилы.

Меланья вышла на улицу да медленно потянула прочь из веси. Лишь бы куда-то идти — сидеть на месте сделалось вдруг невыносимо.

Сонно ворочались в голове перепутавшиеся мысли. Сгорели. Самые родные, самые близкие — никого из них нет, просто нет на свете.

В голове не укладывалось: как так? Вчера еще родня была рядом, поддерживала и утешала, а теперь — никого?..

На душе лежала свинцовая тяжесть, дыхание перехватывало. Деревья с набухшими почками, вот-вот готовыми раскрыться, колдобины на дороге, грозящее ливнем небо — все это время от времени сливалось в сплошную круговерть, проносилось перед глазами в беспорядочной пляске. Небо тогда смешивалось с землею, и дорога будто пролегала по рыхлым тучам, похожим на клочья чесаного льна.

Ноги сами несли молодку по знакомому тракту, к хутору. Волей-неволей она возвращалась, не понимая этого и вместе с тем не имея другого пути и пристанища. Одного хотелось: чтоб муж крепко-крепко прижал ее к сердцу. Мысли спутались настолько, что Меланья не осознавала, куда идет.

— Куда ты, дочка? — зычно крикнул вслед одинокой фигуре на тракте какой-то селянин. Останавливать не стал, поглядел в спину, махнул рукой и пошел дальше.

III

Случайно бросив взгляд в окно, ничуть не терзаемая угрызениями совести Гелина увидела бредущую со стороны большака женщину. Была она сутула, шла медленно, пошатываясь, точно хмельная. По походке Гелина сперва приняла идущую за нищенку — таковые по дороге в Горград частенько захаживали на хутор просить подаяний, и она давно приказала гнать их в шею. Но спустя мгновение глаза узнали знакомое платье, а затем уж, прищурившись, Гелина вгляделась в будто окаменевшее лицо...

— Ты смотри! Живая! — ахнула ведьма. — Как она спаслась, ведь в доме была, когда я смотрела... Ну ничего...

Она вытянула из тайника резную шкатулочку. Целый сундук был спрятан в другом месте и хранил в себе более обширные запасы, шкатулка же всегда находилась под рукой.

Щелкнула хитроумная застежка. Под крышкой прятались пучки трав, большинство из которых только ведьмам ведомы, и несколько флаконов с зельями. Гелина извлекла пару сухих ароматных стебельков и, растирая их в ладонях, зашептала заговор.

Черный цепной кобель, до того басовито подлаивающий, вдруг зашелся в неистовстве, как на чужака. Ему завторила низенькая короткопалая собачонка, подпрыгивая у ворот. Даже они не узнали подошедшую.

Слуги должны были отворить, едва увидев Меланью, — не тут-то было.

Спутанные лохмы батрака показались над забором. Глянув на прибывшую, работник бросил неожиданно сердито:

— Пшла прочь!

Он видел не сильно опечаленную панну, жену хозяина, а безобразную, закутанную в лохмотья нищенку, лицо которой сплошь покрывали нарывы.

Побирушка, словно ото сна очнувшись, подняла голову и странно взглянула на парня. Холод пробрал от того взгляда остекленевших будто очей. Батрак вообще был славный малый, но Гелина приучила давать просильщикам от ворот поворот, и он уже привык не слушать ни жалости, ни сострадания