Долгая дорога домой (СИ)

Имперские полки пошли громить Орды Нежити и каких-то Демонов, то ли - Пауков, то ли - Змеелюдов. Про Церковь - можно не вспоминать. Если сам Настоятель Триединого стал Тёмным Мастером Боли - чего ждать от этих святош? Да и каждый из них видел, что случилось с Клириками их города и всех окрестных городов. Они были - хуже Тварей Скверны. Кожу с живых людей сдирали прямо на Алтаре Храма. Сияющий прежде золотом Храм стал сочиться Тьмой Скверны. Нет, определённо - на Церковь - никакой надежды.

Наёмники Смотрителя города легли прямо у города и на его стенах. Ни для кого не было секретом жестокость Змей. И пока Змеи расправлялись с защитниками города - население города пряталось. Сутки Змеи потрошили город. Нечеловеческие крики сошедших с ума от боли людей заставляли слышавших эти крики надёжнее замуровываться в подземелья и укрытия. А когда Змеи ушли, по городу продолжились крики. Сумасшедшие Святоши снимали кожу с живых людей. Тогда непонятно было, почему Змеи не тронули Клириков. Ну, а если сам Настоятель стал Тёмным, то чего ждать от его прислужников.

То, что не все Клирики поголовно переродились - уже чудо. Случайно проходящий через их город отряд Наёмников во главе Гадкого Утёнка - тоже чудо. То, что Красная Звезда вмешалась - тоже чудо. Вот если бы прошли мимо - поняли бы. Не осуждали бы. Никому не нужны чужое горе. Своего хватает каждому. Особенно этому Командиру. Каждому видно, что он ещё не оправился от ран. Молодое лицо, не скоблённое бритвой, но - седые волосы. Взгляд - старика. А эти его приступы? Как мужественный человек, он старается их скрыть. Но, кто-то видел, как его ломает, как он бьётся в припадках. И при всём этом - он принял их. А его люди - жизнь свою, не раздумывая, обменивают на их жизни. Прав Прибыток, после всего этого перечить Командиру - свинство.

Дети засуетились, забегали, снова испуганные. Им, взрослым, пожившим и пережившим, уже казалось - всё, было невыносимо страшно перед волной Бродяг. А детям? Но, всех детей удалось укрыть и сохранить. Сейчас дети забегали, чувствуя Грозу.

Следом - и взрослые засуетились. Ливень под открытым небом - очень неприятная вещь.

Спешно, повозки выстраивались в колонну. Возницы правили коней. Командир, тревожно глядя на западное небо, вёл колонну. Егеря уже разбежались в поисках места, где можно было укрыться от Ливня.

Уже под первыми потоками воды втаскивали повозки на холм, размещали их среди каменных обломков, оскальзываясь на сразу ставшем скользком склоне, по которому уже начали течь ручьи. Под сплошным водопадом растягивали навесы. Люди сбились в кучки, коллективно дрожа от холода, смотря на сплошную завесу дождя.

*****

Ливень продолжался больше суток. За это время умер ещё один человек, так и не придя в сознание. Маг Жизни сразу отказалась тратить на него Силу - обломки его черепа глубоко вошли в голову, сквозь кровавую кашу волос были хорошо видны белые мозги. То, что он жил - лишь нежелание всех его добить. Если Синька сказала, что это "дохлый номер" - то так оно и было. Ещё бы кто знал, что значат эти её слова, сказанные на незнакомом языке. Наверное, какой-то магическо-лечебный термин.

Но, Маг, хоть и была очень молода и детская припухлость ещё не сошла с её лица и фигуры, была очень искусна. Люди, которые, с отчаянием, примеряли на себя долю калеки, с удивлением рассматривали свои ожившие руки, осторожно наступали на перебитые ноги. Многие бросались в ноги Мага, прямо в грязную жижу, ловили подол её грязного платья. Но, девушка - сильно ругалась. И - плакала. А её зверообразный брат - очень злился. Все это видели. Каждый решил, что не стоит расстраивать эту прекрасную девушку, злить этих нервных циркачей, которые теперь постоянно торчали около девушки, но, попробуй, сделай всё по-уму, когда твоя нога - ожила! Люди впадали в полное помрачение сознания, опять падали на колени.

Хотя ливень и закончился, хотя и надо было быстрее уйти от этого места как можно дальше, тронутся с места они - не могли. Кругом стояла вода и жидкая грязевая каша, в которой не то, что повозки - люди, пешком, завязнут.

Маг Воздуха не стал тратить Силу, чтобы избавить их от потоков воды, но, как только Ливень стих, стал магичить, выводя сложные построения руками и напевая заклинания на магическом языке, высушив землю в лагере, одежду всех людей, просушив повозки и припасы. Зуб, всё ещё сверкая осколками зубов, шепелявя, но уже не хромая и, вполне себе, крутя корпусом (по личному приказу Командира боеспособное состояние сначала было возвращено самым лучшим бойцам, лишь потом - остальным) стал проводить занятия с ополченцами, вбивая в них приёмы защиты щитом и выпады копьём. Вот теперь все ходячие мужчины и занимались этим, учили нехитрые приёмы боя, разбившись на пары. Один - бил копьём, другой - отбивал щитом. Крестоносцы - матерились, пытаясь получить из ремесленников и приказчиков - бойцов.

Женщины занимались пропитанием всего лагеря и починкой одежды, полотнищ сводов повозок и навесов, дети - следили за огнём и конями.

Командир всё это время сидел мрачнее грозового неба, плывущего над их головами. Лишь изредка отдавая распоряжения своим помощникам. Когда ветер разогнал тучи и проглянуло Светило, прошла и хандра Командира. Он подозвал Зуба, коротко переговорил со старшиной Крестоносцев и воеводой всего отряда. Зуб пошёл к повозкам, позвал Корня и принёс четыре учебных меча.

- Ты обоерукий, - сказал Командир, передавая мечи циркачу, - драться мечами намного лучше, чем подручными средствами. Работаем!

И они зазвенели мечами. Все остальные - нет-нет, да и поглядывали на этот поединок. В конце концов, наставники остановили все учебные поединки во избежание травм - глаза учеников следили не за своим оружием, а за мечами Командира и циркача. Люди стекались к кругу сражавшихся, с восхищением наблюдая этот бой. Командир был настоящим Мастером Клинка. Его бой - как танец, был красив, грациозен и точен. Но, и Корень - был очень ловок и вынослив. Скорость боя возрастала с каждой минутой. Мечи порхали, как крылья птиц, бойцы кружились на пяточке земли, как жернова мельницы, их движения уже стали сливаться в протяжные и едва различимые полосы. Удары мечами - сливались, клинков уже не было видно глазом. Только удары и звон. Таких скоростей ополченцы не видели никогда.

Бой остановил Гадкий Утёнок - резко закончив схватку, разорвав дистанцию с Корнем, склонил голову в знаке уважения:

- Молодец, - сказал Командир, - тренируйся с мечами, а не с цирковыми приспособами. Ты теперь - воевода. Мой подручный. Ты - воин. Не подведи меня. Не дай себя убить. Не дай убить Синеглазку.

Корень склонился в поклоне спине уходящего Гадкого Утёнка.

На целых полчаса жизнь лагеря потонула в пересудах. Люди кучковались группами, очень живо обсуждая увиденное. Крестоносцы стояли плотным кольцом. В центре - Зуб.

- Я подозревал, что Командир прошёл подготовку Паладина, а такие скорости доступны только им, но как такой накал выдержал циркач? - удивлялся Зуб.

- Сбитый, ты бы узнал у сестры циркача, когда до твоих зубов очередь дойдёт, не полукровка ли её братец? - просипел один Крестоносец, потирая разбитое горло. В последнем бою, убитый им Бродяга мёртвой хваткой вцепился в горло, раздавил ему кадык. Если бы не Матери Милосердия - так и помер бы, задохнувшись. Наёмник выжил, но говорить ему было очень сложно. А к Синьке он всё не решался подходить, видя - как она загружена.

- Он - полукровка, а она - нет? - удивился другой Крестоносец.

- Ну, ты же слышал, что говорят про их мать. Я думаю, что напоминать об этом - нежелательно.

- Их мать - очень уважаемая мною женщина! - довольно громко возвестил Зуб, обводя каждого воина в чёрной накидке твёрдым взглядом, - она родила и выходила таких замечательных людей! Её дочь многим из нас спасла жизни и избавила от жалкого существования искалеченным огрызком. А сын этой уважаемой, но, к сожалению, мне не знакомой женщины - спас Мать Жалею, чего сам я сделать - не смог. И я у них - в неоплатном долгу. Вам всё понятно? Посмевший даже тень сомнения навести на светлую память матери этих ребят - нанесёт мне, лично мне - урон Чести. И этот урон я буду - смывать кровью.