Стучит, гремит, откроется (СИ)

Не передать, как спокойно и хороше было тогда у него на душе. Молодым купцом овладело нерушимое счастье, то истинное, не имевшее особых причин счастье, какового он за всю жизнь ни разу дотоле не испытывал. Совершенно не верилось, что пару дней назад он мучился, тщетно пытаясь отвлечь себя от горьких мыслей, но все же невольно возвращаясь к ним; а теперь вот Меланья рядом, заснула с кротким и милым лицом на его плече. И люди вокруг необычайно радостные, и церковь все больше заливает мало-помалу теплый свет... Трудно представить даже, что где-то день начинается иначе, со слезами, причитаниями, криком, потерей близкого...

Происходящее казалось Васелю сладким сном.

Из церкви народ разошелся по домам; село успокоилось да затихло. Васель не отказывался от приглашения гостеприимной Осони, решив не разъезжать туда-сюда, отгулять последнюю ночь.

***

Пробудившись, он долго не хотел открывать глаза, как обычно в последние дни, — из-за боязни, что события ему только приснились. Но пред очами предстала скромно отделанная гостевая светлица, и Васель в который раз облегченно вздохнул оттого, что страшное опасение не оправдалось.

Не пивши, не евши, купец с невестой да ее родителями снова отправился на площадь к церквушке — там на высокой жерди установили чучело зимы. После Мировещения поворачивало на весну — два зимних месяца оставались позади, а нагрянуть обещался последний, самый короткий. Пугало сделали из соломы, связанной наподобие детской куклы; на голове выделялся неведомо как прилаженный пятак, тоже соломенный, а на шее — плетёнка чеснока, борца с болезнями, наиболее свирепствующими в холодную пору. Облачили "зиму" в самые непригляднnbsp;— Ты уж постарайся, Бога ради!

&ые одежды, каковые только можно собрать на селе. Бытовала такая поговорка про плохо одетого человека: "Лохмотьями его впору зиму наряжать".

Невдалеке от пугала тетка Захорка, корчмарева жена и известная на все село стряпуха, в большущем котле помешивала кмышку — пшенную кашу с пряностями и мясом. Ради того яства и нужно было приходить голодным — люди верили, что сваренная в последний день года кмышка может излечить внутренние болезни и в дальнейшем охранить от них на некоторое время.

Каждый житель обязательно должен был положить к жерди с чучелом сухую ветку или щепочку -nbsp; таким образом выражалось недовольство зимой, а неприязнь людская понуждала уйти холодную в иные края. Васель и Меланья не пошли против обычая, внесли свою лепту в приличную уже горку, после чего отошли в сторонку и стали наблюдаьб за приготовлениями, тихо разговаривая.

Вскорости сумерки сменились темнотой, и сельской голова дядька Свирад обратился к народу:

— Вот и дожили мы до конца очередного года! Жаловаться на него грех, да и не за что. Хлеба хорошо уродили, засухи не было, мора — тож. Только зима затянулась, не пора ли напомнить, что выметаться ей надобно?

— Пора, пора! — загудели селяне. — Поджигай!

Пан голова обошел вокруг пугала с факелом, и дерево занялось. Недолго после того высокий костер осветил полсела. Молодежь с песней потянулась водить хоровод.

— Подходите, люди добрые, берите кмышку! — зычно звала стряпуха. Она, к слову сказать, мастерицей слыла по готовке важного блюда, и оно у нее выходило и вправду очень вкусным. Каждый получал глиняной полумисок с кашей да спешил есть горячим, чтоб самому согреться. Меланья с Васелём кормили друг друга, что в обычае было у сосватанных влюбленных.

Сжегши зиму, селяне снова справляли гульбу, и веселье с песнями и плясками повторилось, как в две предыдущие ночи. Только не до утра уж праздновали, а до полуночи — по ее приближению люди собрались в церкви, где окроплены были святой водой, после чего разбрелись кто куда.

Утром долго не могший распрощаться с Меланьей Васель вернулся на хутор, где его заключила в объятия обыденная жизнь. Купец неприятно поразился различию между двумя праздничными днями с Меланьей и мрачностью, безрадостностью собственного хутора.

"А я и не замечал, что, прости Господи, материно лицо так опостылело", — мрачно думал Васель, слушая мягкие упреки по поводу долгого отсутствия. Стало его раздражать ласковое, даже в попреканиях, выражение материного лица. Васель знал вид ее во время разговора с прислугой, но никогда не уделял ему особого внимания, а теперь вдруг ясно понял: родительница в разговоре с ним всегда надевала одну и ту же маску, несмотря на чувства, которые испытывала. Словом, мать постоянно лицемерила.

— Я бы померла, а ты не соизволил бы вернуться! — в неизменно ласковом тоне закончила Гелина.

— Не говори чепухи! — рявкнул Васель, сдвинув брови, между коими обозначилась глубокая складка.

— Дождалась!.. Ну, спасибо! — бросила мать, не меняя тона, и с гордо поднятой головой вышла на подворье.

— Как испортила Васеля дрянная девка, в кого превратила! Всего два дня, два дня без малого с ней провел!.. — тихо сетовала Гелина. — Ранее и слова против не скажет, а теперь что! — выгонит?.. Такова тебе, матушка, плата за бессонные ночи!.. Ничего, приведи только ее в господу, дорогой сыночек, — и посмотрим...

V

В дальнейшие дни обе семьи захватили приготовления. Васель сам созывал гостей, с большей радостью потому, что это служило поводом сбежать с немилого хутора. Купец помирился с матерью, однако сие не уменьшило натянутости отношений между ними.

Далеко живущим друзьям Васель выслал приглашения сразу после смотрин, дабы они имели возможность добраться. Близко живущих посещал, как уже говорилось, самолично, чем отвлекал себя от тоски. Невесту в последние предсвадебные дни видеть воспрещалось, он мог только слать ей дорогие, ранее немыслимые для Меланьи подарки, как то: соболиную шубу, сафьяновые сапожки и блещущие каменьями украшения.

Гелина вынуждена была руководить кухонными работами, следить за готовкой. И на хуторе, и в Яструмах готовить начали за два дня, ибо народу обещало сойтись душ по меньшей мере восемьдесят, а гуляния проходили сперва у невесты, потом у жениха, отчего обе стороны долженствовали выставить угощение. Ворох чесал затылок в озадаченности, раздумывая, каким бы образом разместить гостей не то что в доме — во дворе хотя бы. Меланья и Осоня несколько раз ездили в город к швецу, который сшил платье по меркам. Ткань была наготовлена давно, невеста, как и каждая девица, заранее вышивала ее, к замужеству готовясь. Родители вместе с Васелем не скупились ни на что, включая услуги швеца, поэтому свадьба обещалась необычайно как для селянской дочки пышная.

***

В праздничный день к Меланье едва ли не со всего села сбежались девушки, по обычаю помогавшие невесте наряжаться и певшие грустных песен. Управились на удивление быстро, до появления первого гостя. Им, к слову, оказался едва отпросившийся Стольник. Он вообще-то долженствовал прибыть с поездом жениха, ибо являлся дружком с его стороны. Одначе так хотелось поскорей увидеть крестницу, что писарь решил немного отойти от правил, — в отличие от жениха, ему это позволялось. Молодым Стольник приготовил целые сани всяческого добра — от дорогих мехов до сребной посуды; кстати сказать, красивые добротные сани и лошади также входили в подарок.

— Где моя дорогая крестница, пусть покажется! — позвал писарь еще с улицы и в спешке взбежал на крыльцо.

Стольник даже не узнал Меланью, столь хороша была, а узнал — оторопел, не в силах глаз оторвать. Кидая на него взгляды из-под опущенных ресниц, девушка довольно улыбалась. Она знала, что выглядит великолепно, и ошеломление крестного стало лучшим тому доказательством.

Темно-алое бархатное платье, по последней городской моде сшитое, украшено было дивною цветочною вышивкой и чудно шло невесте. Рукава из светлой тафты расширялись и, оставляя руки до локтей на виду, ниспадали мало не до пола. На голове девушки лежал венок из веточек калины с яркими гроздями, в него вплели несколько плат̀янок* и среб̀янок** , а также маленькие крестики и перышки. На лбу под венком поблескивала серебряным шитьем полоса алого аксамита. Открытую шею девушки в несколько рядов обвивало подаренное Васелем монисто, на пальцах поблескивали перстеньки.