Стучит, гремит, откроется (СИ)

Стольник блеснул улыбкой.

— А-а, сейчас все обсудим. Выставляй закуски, — кивнул слуге.

— Славно, чего не евши, не пивши говорить... — заметно оживился пасечник, грузно, с трудом поднимаясь на ноги.

— Знаешь, я так рад, что ты посетил меня! Сам вырваться никуда не могу, да и не к кому особо, кроме вас да Васеля; а у меня гости бывают столь редко, что визиты можно по пальцам пересчитать, да и то, в основном, по службе заходят...

— Буду заезжать почаще и детей брать с собою. Мне-то зимой делать нечего, на печи отлеживаться рано.

— Какая печь! Тебе саблю в руки и воевать!

Оба расхохотались: тучного Вороха с саблей даже представить было смешно.

— Князь так поздно изволит обеденный сон видеть? — отсмеявшись, пасечник глянул в сторону окна. На дворе стемнело.

— Обычно раньше, сегодня обстоятельство одно задержало. У нас есть с печинку времени, не стоит же терять его.

Слуга как раз закончил накрывать, и кумовья перешли к столу. На оном наличествовала шинка, половина копченого полотка и бутыль вина из красного винограда. Что еще нужно мужчинам для душевной беседы?..

Ворох в красках описал куму Васеля и Меланью, особенно расписывая не скрытую симпатию между ними. Не упустил он медового соглашения, с купцом заключенного, добавивши: ежели б Васель не был заинтересован в том, чтобы видеть Меланью чаще, имея повод, он бы не стал предлагать сотрудничество.

— Он изведет Меланью, а сам уже извелся в конец, сие ж по нему видно. Женское племя легче переносит любовные терзания, им хоть рассказать кому можно... Видел бы ты его!.. Меня, меня! — и то жалость берет. За Меланью тут я промолчу; ясное дело, мне жаль ее тоже, во стократ сильней. Я не прочь, пусть живет у нас еще хоть два, хоть три года, однако я счастья ей хочу. Сводничество — не мужское дело, но пусть лучше я похлопочу за замужество, чем буду сложа руки наблюдать за траурным лицом ее... Ей-Богу, будто умер кто! В доме тихо стало, как в могиле, все на нее смотрят и себе печалятся...

— Бедная Мелюшка, — покачал головой кум, подливая в чарки.

— Она даже к вещунье попросилась! Впервые! Я ее спрашиваю: "Иные в пятнадцать едут, что это ты поздно надумала?" — "Раньше повода не было, а чего без повода-то ездить". Понятно?! Повод теперь, значит, появился!.. — Ворох отхлебнул вина и торопливо выдал: — Ага, чуть не забыл!.. Выпытал у нее ранее, по нраву ли Васель ей: "По нраву", — отвечала.

— Сие ясно, как день Божий. У вещуньи-то была?

— Вчера. Говорит, хорошего нагадала... Быть может, ты знаешь причину, почему твой племянничек тянет?

— Знать не знаю. То, что он пытается у вас чаще бывать, даже повод сообразил — подтверждает его неравнодушие. Но когда мы возвращались от вас и я пытался вызнать его впечатление, он холодно отвечал: "Не вспоминайте о ней". Моя дражайшая сестра, каковую я не мог не известить о затеянном сводничестве, сказала, дескать, он сам может решать. Исходя из этого, думаю, она ни каким боком не причастна к его поведению.

— Моей главной мыслью было, что именно она против и это держит парня. Однако если он еще в санях просил не вспоминать о Мелоньке... Не исключено, что мать вообще против его женитьбы, хочет сама невесту найти, а ему говорит, что рано еще... Сколько ему, кстати, лет?

— Двадцать один... Не думаю, что материны слова сдержали бы его, он не такой. Очень точная фраза есть — "сам себе на уме". Послушает, что сестра скажет, но вряд ли прислушается, девять к одному, что сделает по-своему... Когда сестра с покойным Каром, да хранит Виляс его душу, ездили в Волковы получать наследство, мальчугана на месяц оставили у меня, благо, не столь занятого тогда. Я прекрасно изучил его, кроме того, периодически он приезжал ко мне на nbsp;неделю-две... Когда ему только исполнилось семнадцать, умер Кар, и тогда и ему некогда стало неделями гостить у меня, и мне — принимать гостей... Это я к тому, что знаю его достаточно, и мое мнение про Васелевы повадки вполне верно.

— Я не оспариваю этого, упаси Бог... — миролюбиво уверил Ворох. — Вполне доверяю твоему мнению. Но знаешь что? Вместо того чтобы сидеть и рассуждать, ты мог бы посетить племянника и вызнать у него суть. А то мы можем Бог весть чего надумать, отнюдь не верного.

Стольник хлопнул в ладоши, потер одну о другую.

— А что... дельная мысль! Пожалуй, мне придется не спать завтра и делать сегодняшнюю работу, ежели я отправлюсь к нему, с разрешения князя иль нет. Конечно, очень сомневаюсь, что Потех отпустит, надо сейчас же отправляться... С должности меня вряд ли уберут, ибо князь не раз говорил, что ценит меня, потому я могу себе позволить отлучиться до завтра... может, переночую у Васеля, чтоб не возвращаться по темени. Лепкар! Сходи на конюшню, скажи оседлать Ветрика!.. Хотя нет, стой, я сам сейчас спущусь...

Ворох залпом осушил оставшееся в чарке вино, отер усы тыльной стороной ладони.

— В таком случае, завтра я приеду за вестями.

— Кто знает, быть может, все разрешиться сегодня же.

Кумовья тепло распрощались. Ворох отправился в Яструмы, а Стольник, убедившись в отсутствии Васеля в лавке, — на его хутор. Племянник только-только вернулся, и они с матерью сели ужинать.

Стольника поразил вид молодого человека, столь измученный, будто он месяц тяжко работал, недосыпая и недоедая. "Что любовь с людьми делает", — подумал писарь, сразу вспомнивши свою печаль и вид после смерти жены. Поприветствовав сестру и вручив ей гостинец, он попросил Васеля отойти на несколько слов и, не затягивая, сразу обратился к сути вопроса:

— Васель, ездишь и ездишь ты в Яструмы... Отчего ж не сватаешься?

— Откуда вы... Э-э... — племянник сперва жутко растерялся, но вскоре оторопь на его лице сменилась неимоверным изумлением. — Почему я не сватаюсь? — раздельно произнес он. — Я не ослышался? Это вы у меня спрашиваете?

— Я. А что тебя так изумило? Разве я не могу поинтересоваться?

— Безжалостный вы человек, дядя! Вы же сами сказали мне, что крестница ваша просватана! Как я могу, если так... — Васель задохнулся от негодования.

— Я тебе такое сказал? — не меньше удивился Стольник. — Это когда?

— Когда мы ночевали в Яструмах. Я вас даже переспрашивал!

— Хоть убей — не помню! Как я мог такое сказать тебе?!

— Вспоминайте! Ночью, я разбудил вас...

— Ах, ночью! Боже, парень, что ж сонный человек не скажет тебе, еще выпивши перед тем! То-то я думаю: ну не мог сказать такого и точка! Я ж наоборот твой сводник, с Меланьиным отцом сговорился!

— И я... столько времени... — Васель как слепец отыскал стул и сел, ноги его не держали. — Господи!!! Я столь увлечен был сожалением, что и не мелькнуло в моей голове мысли о неправдивости ваших тогдашних слов!

— Что любовь с людьми делает, — уже вслух подумал Стольник, улыбаясь. — Разум напрочь тебе отшибло, словно от удара кувалдой... Погоди-ка... мать разве тебе не сказала? Я говорил ей.

— Нет, не сказала... По-видимому... Нет, не пойму!.. Э-э, ладно, с этим позже разберусь, я и так много времени потерял! Будете моим сватом, дядя?

— Не в силах отказать!

Тогда Васель подался к матери и с ходу выпалил:

— Матерь! Буду жениться!

— На ком, сыночек? — с тихой безнадежностью спросила Гелина, смекнувши уж, что раскрылось сыново заблуждение.

— На той панночке, Меланье. Она Яструмового пасечника дочь.

— Что сталось с женихом ее? Ты говорил, она, дескать, сосватана.

Опершись плечом о косяк, Стольник созерцал разворачивающуюся перед ним картину и не верил. Выходит, Гелина и вправду знала, что Меланья не сосватана, но, видя как мучается сын, не сказала ему. И, будто того мало, теперь так достоверно удивлялась!..

Стольник подумал, что, вероятно, он совсем не знает сестру. Будто прочитав мысли, Гелина кинула на него холодный взгляд — точно нож метнула.

— Представляешь, матушка, ничего подобного! Дядя со сна сказал мне, а я, дурень... — и Васель, не договоривши, рассмеялся безумным, счастливым смехом. Мать в ошеломлении глядела на него. "Пускай жениться. Раз не удалось отвадить его, будем подстраивать под себя невестку, а что делать..." — решила она.