Машина снов (СИ)

Судя по всему, толпа ждала от него какого‑то представления. Стражники, которым по долгу службы полагалось опросить пришельца, боязливо подпихивали друг друга поближе к колдуну, но подойти к нему так никто и не решался. Даос с хитринкой поглядывал поверх собравшихся из‑под длинных белых бровей, чего‑то выжидая.

Из первого ряда в центр невидимого круга вдруг ввалился вытолкнутый толпой малый сарацинского вида в расписной кашгарской рубахе. Он сначала замер, ошалело поводя глазами, потом какой‑то шутник в толпе подопнул его под объёмистый задок, и малый буквально подлетел к старцу. Тот, не поворачивая головы, чуть присел, вытянул в его сторону ногтистую сморщенную ладонь с ромбовидными тяжёлыми пальцами, и малый отлетел, как водяная капля от шипящей сковороды, увлекая за собой несколько человек. Даос замер, явно наслаждаясь произведённым эффектом. Толпа одобрительно зашумела, раздались хлопки.

В другое время Марко бы не преминул отпустить про себя презрительную шутку в адрес всей этой братии. Даосов боялись и недолюбливали. Он слышал, что настоящих даосов и прежде было мало, но с приходом мунгал они ушли дальше на юг, в свои заповедные места, в поросшие непроходимым лесом каменные столбы и речные заводи, изобилующие потаёнными гротами. Бытовало поверье, что, оказывая людям особые услуги, они взимали и особую плату. Ничего достоверного, разумеется, в слухах, окружавших этих длинноволосых и часто неопрятных на вид людей, не было. Самым обычным источником информации о них служили детские сказки. Поэтому Марко всегда с пренебрежением относился к таким рассказам. Но катайцы, слыша солёные шуточки степняков по поводу даосских колдунов, всегда неприязненно морщились, словно говоря тем самым, что ничего хорошего такое отношение не принесёт. Да и дворцовый врач У Гуань‑Ци всегда относился к даосам с подчёркнутым уважением. А слово старого доктора дорогого стоило.

Как бы то ни было, сейчас Марко смотрел на старика без обычного высокомерия. Узкие, как щёлочки, глаза старика‑даоса скользили по толпе, не задерживаясь ни на ком, и Марко сразу же понял, что старик глядит не на собравшихся людей, а на какие‑то другие сущности, невидимые для обычных людей, вне всякого сомнения тоже прибывшие сюда же. Как, впрочем, всегда случается при большом скоплении народа.

Рябой стражник, только что расчищавший дорогу для Марка, неправильно истолковал его взгляд и, видимо, решив выслужиться перед обладателем золотой пайцзы, грубо спросил старика, кто он и по чьему повелению прибыл. Старец продолжал скользить взглядом поверх голов, не обращая внимания на охранника. Стражник оборотился к Марку, взглядом ища поддержки, и юноша из озорства легко кивнул ему. Мунгал поудобнее перехватил копьё с мохнатым бунчуком и подбежал к старику. Колдун, всё так же не обращая внимания на движение вокруг него, легко повернулся, и стражник полетел в пыль. Несколько дружинников из его десятка бросились на помощь товарищу, но в то же мгновение оказались на земле рядом с ним. Толпа буквально взревела. Тут и там раздались робкие возгласы недовольных властью, сея тревожные семена бунта. Марко понял, что допускать волнения никак нельзя, и шагнул в круг, поправив сияющий символ императорской власти.

Старик посмотрел сквозь него, формально поклонился и, поведя широким рукавом, поставил бойцов обратно на ноги. Марко ответил поклоном и вежливо поздоровался. Старик ничего не ответил, лишь сунул руку за пазуху и достал оттуда не то крупные семечки, не то мелкие косточки. Толпа боязливо отшатнулась. Даос встряхнул ослепительно белевшие на его тёмной ладони кусочки и веером бросил их на землю. Потом концом посоха быстро начертал в пыли незнакомые Марку иероглифы, обвёл вокруг себя круг и сел в самой середине.

Он не просто сел. Он сел,словно упал камень. И даже складки его одежды, казалось, замерли, повинуясь этому нисходящему движению, нимало не поддаваясь игривому весеннему ветру, трепавшему бунчуки на копьях и широкие рукава охранников, злобно шепчущихся за проведённой в пыли чертой.

Толпа замерла, ожидая, что же будет дальше. Но старец совершенно погрузился в себя, опустив голову на грудь, и лишь лёгкое подрагивание торчащего в небо длинного посоха было ответом немому ожиданию собравшихся.

И в тот момент, когда складки стариковского халата окончательно застыли, случилось нечто, чему никто из присутствующих на площади сначала не придал особого значения. Только Марко, повинуясь смутному интуитивному чувству, тому, что, вспоминая позже, он назвал глазами сна,отметил это. Как только старик сел в центре очерченного им круга, из ниоткуда задул ветер, несущий мелкий‑ мелкий песок. Мелкий‑мелкий. Чуть крупнее пыли. И больше этот ветер так никогда и не переставал дуть, ни на секунду, вплоть до того самого дня, когда Марко покинул Катай.

У этого ветра не было никакого направления. И Марко глазами снаувидел или, точнее, почувствовал, что будто бы этот странный ветер задул из какой‑то щели между мирами, словно кто‑то забыл прикрыть таинственную дверь. И самое неприятное, что ощутил Марко: именно он – причина возникновения этого зазора между теми таинственными пластами реальности, что долгие‑долгие тысячелетия пребывали в относительно спокойном сосуществовании, как кирпичи в кладке, пока неведомая сила не сместила их.

К вечеру люди неохотно разошлись, подгоняемые копьями хмурой стражи. Старик по‑прежнему сидел неподвижно, оборотив сухое окаменевшее лицо к воротам. Никто из зевак не пересёк круг, очерченный посохом. Марко вплоть до сумерек бродил по кварталам, прилегающим к дворцовой стене, разглядывая торговые ряды, два раза выпил рисовой водки в небольших чайных, безо всякой цели купил грубоватую фарфоровую чашку с довольно приятным рисунком, несколько раз ставил «по маленькой» на петушиные бои, посмотрел выступление гимнастов, бросил щедрое вознаграждение гуттаперчевой девчушке, исполнявшей завораживающий танец с хрупкими, как яичная скорлупа, чашками, наполненными чаем, поглазел на свару торговок, окончившуюся безобразной потасовкой и приходом квартального наряда… Но снова и снова он оказывался возле Главных ворот, чтобы ещё раз убедиться в том, что посох старого даоса покачивается в такт дыханию безмолвно сидящего старика, словно мачта над джонкой, стоящей на приколе со спущенными парусами.

Вечером, возвращаясь во дворец, Марко присел напротив старика, и ему показалось, что сквозь редкие усы катайца промелькнула тень улыбки. Ветер не утихал. Песчаная позёмка стелилась по утоптанной площади ровными полосами, и Марку показалось, что песок складывается в подозрительно ровные узоры. Он сердито тряхнул головой. Взял щепоть песка, размял его в пальцах. Понюхал, покатал, попробовал на ощупь. Песок как песок. Только песчинки не обладали привычной угловатостью и вроде бы ничем не походили на уменьшенные копии камней, которыми ему представлялся обычный песок. Этипесчинки скорее напоминали круглую речную гальку, местами среди них попадались крохотные раковинки и какие‑то штуки, похожие не то на панцирь мелких насекомых, не то на засохших креветок. Марко почувствовал усталость, сплюнул, зачем‑то перебросил щепоть песка через левое плечо и пошёл к Воротам.

Ночная стража небольшими отрядами заступала на пост, принимая у «дневных» списки нарушителей и разыскиваемых, лениво переругиваясь по поводу пломб на замках, ломаных стрел, числящихся целыми. Толстый седой сотник‑катаец, престарелый увалень, непонятно как задержавшийся на должности, точил лясы с пожилой катайской служанкой. До Марка долетел его боязливый шёпот с гуанчжоуским акцентом: «Прибыл с утра, говорили, что пришёл дворец охранять. Да только кто поверит? Знамо дело, он не дворец стережёт. Верно говорю вам, госпожа, этот святой старец стережёт ворота, чтобы оттуда что не вылезло. Он не дворец стережёт… Он город охраняет от дворца».

Марко насторожился. В медленно сходящемся створе ворот он увидел, как старик, казалось, услышал его мысли, и снова лёгкая усмешка пробежала по его сжатым губам, темнеющим сквозь редкие седые усы. Песчаная позёмка бежала к ногам Марка, словно стайка весенних змей, стремящихся совокупиться после долгой зимы. Ледяная струйка пота скользнула по спине. Он даже отдёрнул ноги от струящегося песка. Потом выругался про себя и с силой топнул по ближайшему песчаному ручейку, подняв крохотные пыльные смерчики. Дура‑птица тетенькнула в такт откуда‑то из ивовой кроны.