Шаман-гора (СИ)

В заключение своей гневной речи я от души врезал любителю сладенького по сопатке. Его челюсти в недоумении клацнули, а сам он беспомощно стёк на землю по стволу близстоящей берёзы. Из предосторожности я заткнул ему рот кляпом и, резко дёрнув за шиворот, поставил на ноги.

«Когда надо будет, вытащу», — подумал я.

— Шевели копытами, чмо! — дал я последнее напутствие пленному и, для большей убедительности, наладил ему под зад коленом.

Дальше мы не шли, а парили, словно бестелесные ангелы.

Вдруг Степан резко присел и предупреждающе поднял руку.

Я схватил китайца за шиворот и уткнул носом в землю.

— По-моему, впереди нас дозор, — прошептал мне Степан, когда я подполз поближе.

— Ты справа, я слева, — ответил я ему.

Степан понятливо кивнул головой и пополз по указанному направлению. Я же, соблюдая все возможные меры предосторожности, стал обходить затаившегося противника слева.

Но перед этим, от греха подальше, я привязал пленного к дереву.

«Как учили, товарищ сержант, всё, как вы учили», — шептал я про себя, словно какое-то магическое заклинание.

Вдруг где-то впереди и справа сорвалась с места и недовольно застрекотала сойка. Я насторожился. Неспроста птичка-то улетела. Не иначе как супостат в засаде поджидает! Вспугнул, наверное, птичку неосторожным движением.

Определив примерное местонахождение цели, я стал шаг за шагом скрадывать двуногую дичь. Что дичь он, а не я, сомнений не возникало. Чтобы оказаться у противника за спиной, я взял круто в лес, а затем вышел в предполагаемую точку рандеву.

Наконец-то в пяти шагах от себя я увидел прильнувшего к дереву хунхуза. Он сидел на корточках спиной ко мне и напряжённо вглядывался в сторону условной тропы. Я вынул нож и, поудобнее перехватив рукоятку, направился к часовому. Мои шаги были до того бесшумны, что их мог слышать разве только Господь Бог.

Во всяком случае, если он их даже и слышал, то басурманину об этом ничего не сказал. И я, благополучно преодолев разделявшее нас расстояние, оказался у него за спиной. А дальше всё как на учебных занятиях по обезвреживанию вражеского часового.

Левая рука зажимает рот и слегка вздёргивает голову противника вверх, а правая при помощи ножа перехватывает горло до самого позвоночника. Такие раны не лечатся. Кровь, при помощи ужасного отверстия, вырвалась на свободу. Теперь её не сдерживали решётки телесной тюрьмы, и она стала обильно перекрашивать окружающую листву в алый цвет. Я осторожно опустил мёртвое тело на землю и поднял глаза. Вот это сюрприз! И как я его проморгал?

В нескольких шагах от меня, в ужасе вытаращив свои раскосые глаза так, что они стали круглыми, на меня смотрел совсем молоденький китайчонок. При этом он шарил рукой по земле, пытаясь поднять винтовку, которая почему-то всё время падала.

Глядя ему прямо в глаза, я поднёс указательный палец левой руки к губам. Но эффект получился совершенно противоположный. Увидев мою красную от крови руку, китайчонок побледнел и попытался крикнуть, даже успел открыть рот. Лучше бы он этого не делал. Расстояние было мизерным для того, чтобы я мог промахнуться. И я не промахнулся. Мой нож, отбросив от лезвия солнечные лучи, вошёл в грудь незадачливого часового. Вероятнее всего, что он попал куда надо, точно в сердце, потому что молодой хунхуз повалился на землю, так и не успев издать предсмертного крика.

Помня о неожиданном сюрпризе, я внимательно огляделся по сторонам. Вокруг было тихо, если не брать в расчёт пернатых обитателей тайги. Они продолжали весело чирикать на разные лады. Проблемы и смертельные страсти двуногих пришельцев их совершенно не волновали.

Я негромко свистнул. Шагах в двадцати от меня раздался ответный свист, а через минуту ко мне подошёл и сам Степан.

— Ну, ты даёшь, — только и смог вымолвить он, глядя на результаты моей работы. — Дак где ты, говоришь, служил?

— В лейб-гвардии десантно-гренадёрском полку.

— А десантно, это как?

— Это диверсии в тылу противника. То бишь партизанская война с причинением врагу наибольшего урона с наименьшими потерями, — выдал я.

— Ну вот, а еще от охфицерства своего отказываешься, — хмыкнул Степан. — Мне таких мудрёных словов ни в жизнь не выговорить.

— Да ладно, проехали, — прервал я казака.

Но не скрою, его похвала была мне приятна.

— Дак ты и на Кавказе, значит, воевал? — не обратил внимания на мои слова Степан.

— Да пришлось немного.

— То-то я и смотрю, что ты выи нехристям режешь, как магометанин какой-то. Небось, там наловчился?

— Не скажу, что мне это нравится, но «духи» действительно любят головы православным отрезать. Скажу больше, у них это самое любимое развлечение в свободное от работы время. Да и на работе то же. Ведь основная их работа — это разбой.

Выслушав мой ответ, Степан удовлетворённо махнул головой и произнёс: — Трохвеи опосля определим, а пока остальных надо порешить.

— Если живы останемся, — поправил я Степана.

— Теперь я в этом не сумлеваюсь.

Отвязав пленного хунхуза, мы тронулись в дальнейший путь.

Полоснув напоследок последними лучами по верхушкам деревьев, дневное светило ушло на покой. За всеми нашими заботами и приключениями не заметили, как пролетел день. Нужно было поторапливаться, а иначе нас ждала вторая прогулка по ночному лесу.

— Если верить «нашему другу», то их там осталось семь человек, — вполголоса произнёс я.

— Небось, управимся с Божьей помощью, — рассудительно ответил Степан.

Где-то неподалёку послышалось журчание воды. Степан поднял руку.

— Если они где-то и устроили привал, то, могёт, на берегу ручья, — произнёс он.

— Логично, — согласился я.

И мы, вновь привязав «языка» к дереву, отправились в разведку.

Предсказания Степана полностью оправдались. На другой стороне небольшого ручейка вольготно расположилось бандформирование маньчжурского пошиба.

Пленницы сидели отдельной группой, спиною друг к дружке.

Их руки, заведённые за спину, были крепко связаны, а кроме того, они были связаны и между собой, что говорило о некотором опыте в обращении хунхузов с живым товаром. Видать не впервой приходилось им воровать людей. Пора ставить точку в их нехорошем бизнесе. Пленниц охранял невысокий китаец в заляпанном грязью халате. Остальные в разных позах сидели и лежали на земле неподалёку от пленниц. Часовой развлекался тем, что, разорвав рубаху на груди Катерины, похотливо лапал её за белые, словно сметана, груди. У девушки не было ни сил, ни свободы действия, чтобы хоть как-то воспрепятствовать поползновениям насильника. Крупные слёзы текли по её грязным щекам, оставляя на них чистые дорожки.

Те из хунхузов, которые не спали, своими азартными выкриками подвигали насильника на более разнузданные действия.

Побелев от ярости, Степан вскинул винтовку. Я понял, что дело принимает нежелательный оборот. Озверевшего казака мне уже не остановить. Остаётся только одно: как можно эффективнее использовать создавшуюся ситуацию. И я без слов вскинул своё оружие, стараясь угадать, кто из шестерых отдыхающих хунхузов более всего подходит на роль предводителя.

Наши выстрелы грохнули почти одновременно.

Первым пал так и не успевший выполнить свои низменные желания хунхуз. Его буквально отбросило на завизжавших в страхе девушек. Мой выстрел также не пропал даром, и, отбросив в сторону ставшие бесполезными винтовки, мы выхватили револьверы и холодное оружие. Я — неизменный нож, а Степан — шашку.

Здесь надо заметить, что в те времена без перезарядки из винтовки можно было сделать только один выстрел. Ещё не был изобретён патрон в том самом виде, в каком мы привыкли его видеть сейчас, хотя и заряжалось уже оружие с казённой части.

Но я не буду больше загружать вас технической стороной вопроса, потому что дальнейшие события развивались с неимоверной быстротой.

Непрерывно паля из револьверов и жутко матерясь, мы выскочили на поляну. Враг пытался отстреливаться, но недолго. Мы просто-напросто не дали ему на это времени. Буквально сразу, как только прозвучали наши выстрелы, ещё два хунхуза пали бездыханными под ноги своих товарищей. Судя по всему, первая пуля сразила их предводителя. Во всяком случае, организовать какую-либо мало-мальскую оборону никто не попытался. Оставшиеся трое успели сделать несколько беспорядочных выстрелов и были безжалостно истреблены.