Полет к солнцу (СИ)

— Подарю, — пообещал мальчик.

Феникс наблюдал за суетой серьезными и грустными черными глазами. Вообще он оказался существом вроде кошки: своенравным, но в минуты хорошего настроения — очень ласковым. Нередко Альбус выпускал его из клетки, птица садилась к мальчику на плечо, он гладил ей перья, а она аккуратно касалась клювом его волос. Иногда Альбус принимался что-нибудь рассказывать Фоуксу — тот склонял голову, совсем как Лэм, и слушал как будто очень внимательно, даже издавал короткие звуки, словно отвечая.

Жизнь потекла свои чередом, почти без событий. Только уже в апреле братьям и сестре Уизли пришло письмо от Малкольма: он вместе с Патриком Диггори отправлялся добровольцем в Индию. Известие было довольно странное: в конце января в «Ежедневном Пророке» появлялось извещение о рождении у Малкольма Уизли и его жены Глэдис, урожденной Фадж, сына. Малкольм был явно не из тех, кто будет рваться от молодой жены и маленького сына, тем более так далеко. Генри и Ллойд, судя по разговорам, совершенно не понимали брата, но Розалин выглядела скорее задумчивой, чем удивленной. Однажды за ужином Альбус, к недоумению своему, заметил, что она глаз не сводит с профессора Розье.

— Влюбилась, что ли? — неловко попытался он пошутить. В глазах девушки отразились ярость и отвращение, она опустила голову, через силу улыбнулась.

— Альбус, такое не принято замечать.

Розье в это время прошел мимо их стола, и на сей раз мальчик не мог ошибиться: во взгляде Розалин прочиталось омерзение. Впрочем, он не стал над этим долго задумываться — его внимание привлекла Камилла Фарли, входившая в зал. На сей раз девочка выглядела непривычно расслабленной и спокойной, улыбалась ясному весеннему небу, которое изображал потолок, и иногда что-то шептала про себя. Геспер и Элла стали посмеиваться над ее рассеянностью, но она только слабо отмахнулась, достала из кармана какой-то томик в черной обложке и углубилась в чтение.

«Любопытное существо… — подумал Альбус. — Что она такое? Обычно такая запуганная, а сейчас ее словно подменили. Да и в лодке — так увлеченно слушала, наверное, все понимает, только боится это признать». Загадка Камиллы едва дала ему уснуть той ночью, и на следующее утро он весь урок ЗоТИ смотрел на нее, так что под конец она сжалась под его взглядом. Альбусу захотелось вдруг чем-то ее порадовать. Вечером он превратил как-то стакан в стеклянный шарик, поджег от камина маленькую палочку, положил в шарик и поколдовал еще, чтобы огонь менял цвета. Утром, перед зельеварением, потихоньку подбросил шарик ей в сумку. Когда Камилла достала его подарок, то на секунду ахнула и сидела, застыв, бережно поворачивая шарик в руках. Геспер и Элла выглядели оскорбленными. Джейн, которая видела, как Альбус вчера мудрил со стаканом и камином, метнула на мальчика сердитый взгляд. Но он ждал, пока обернется Камилла.

И она обернулась. Черные глазки недоуменно воззрились на Альбуса, румянец расцвел на щеках, как два розовых лепестка. Мальчик принял невинный вид и полюбовался, как она сильней смутилась. А вечером он долго сидел на подоконнике в гостиной, заломив руки за голову, и смотрел, как усталое солнце бросает на небо, стены замка и лес вдали сердитые алые отсветы — признак завтрашней непогоды.

— Ну, чего засмотрелся? — буркнул наконец Аберфорт, лежавший тут же, на ковре, и хрустевший гренками. — Заката не видел, что ли?

Прищурившись, брат приложил руку к глазам «козырьком».

— Э, да какой он нехороший. Гроза завтра будет, не иначе.

Альбус рассмеялся и потрепал его по волосам.

— Заболел ты, что ли, — проворчал Аберфорт, приглаживая голову.

Виктория про случай на уроке зелий узнала быстро: Нэнси в коридоре нарочно встала вместе с Джейн рядом с ней и обсудила подарок Альбуса Камилле во всех подробностях. Викки сама рассказала Альбусу, что все знает, и заверила, что не обижается, но посмотрела при этом с таким видом, словно он подсыпал яд ее любимому мопсу Геллерту или совершил что-нибудь подобное по бесчеловечности. Когда компания собиралась вместе, Викки принимала тот же оскорбленный и разочарованный вид, была непривычно молчалива, будто отстранилась от общих интересов и разговоров навсегда.

Альбус, встречаясь с ней глазами, иногда неловко замолкал. Остальные старались развлечь Викторию, и больше всех — Элфиас с Горацием. Они как будто устроили целое соревнование, призом в котором была ее усталая улыбка, а иногда мимолетный смех.

Элфиас приносил ей подснежники с лугов и пирожки с кухни, являлся с мандолиной, на которой выучился играть уже заправски, и бренчал то что-то бесшабашное, то грустное, так что чувствительная Клеменси принималась расстроенно хлопать ресницами. Он носил за ней сумку или книги, а когда они вместе приходили в библиотеку, отодвигал для нее стул. Он просил ее рассказать о странах, где она побывала, в особенности интересуясь музеями живописи; а когда она показывала ему свои рисунки, расхваливал их, утверждая, что она сможет стать великой художницей.

Гораций вел себя иначе: в присутствии Виктории о принимался рассказывать разные истории, на взгляд Альбуса, в основном ерундовые, но по мнению самого Слагхорна, видимо, чрезвычайно интересные.

— А вы знаете, что настоящая фамилия композитора Оффенбаха — Эбершт? Его отец взял псевдоним по названию города, в котором жил. В Парижскую консерваторию мальчика приняли в нарушение устава, запрещавшего принимать иностранцев. Едва они послушали его игру…

Альбус не очень понимал, какое значение может иметь жизнь композитора, если после него остается музыка, но Виктории, видимо, доставляло удовольствие слушать. Едва Гораций складывал на животе пухлые ручки, чтобы начать рассказ, она прищуривала глаза, начинала играть волосами и покачивать ножкой. Элфиас удрученно краснел.

— Любовь Микеланджело, Виттория Колонна, — продолжал вещать Гораций, испытующе посматривая крыжовниковыми глазами на девочку. — Любовь-дружба, основной плод которой — письма и сонеты.

Он начинал декламировать, опустив глаза, слегка протяжно:

И высочайший гений не прибавит

Единой мысли к тем, что мрамор сам

Таит в избытке, — и лишь это нам

Рука, послушная рассудку, явит…

Вики, улыбаясь, как будто возражала:

Приют мой одинокий прост и строг:

Живу, как птица, на утесе голом,

К возлюбленным сердцам, к ветвям веселым

Не возвращаться я дала зарок.

— Да, она сама была замечательная поэтесса. И почему всякую женщин помнят, лишь как чью-то любовь? Ладно, если это какая-нибудь Беатриче или Лаура, о которых почти и не известно ничего, кроме имени. Но Виттория Колонна…

— Смешная фамилия, — натужно хмыкал Элфиас, за что получал от обоих неодобрительный взгляд и, краснея, защищался: — Не надо на меня так смотреть! Мне, между прочим, Сикстинская капелла очень нравится! Вот окончу школу, обязательно отправлюсь в путешествие и ее тоже посмотрю…

— И может, станет еще ученей вас, — поддерживал его Альбус. — Нечего так смотреть. Каждый может повторять то, что прочитал в книжках, а вот у Элвиса обо всем свое мнение, правда?

— Правда, — воодушевлялся тот. — К примеру, Мадонны у Рафаэля мне кажутся гораздо выразительнее, чем Мадонны у Леонардо…

В это время Альбус видел в окно Камиллу, садящуюся с книжкой на скамейку в школьном дворике, и остро понимал, что может заставить художника взяться за кисть, чтобы написать Мадонну.

…Весна, почти сменившаяся летом, вступала в последнюю и самую пышную, свежую и светлую пору. В тот год все необыкновенно цвело, даже крапива обрядилась скромными белыми бутонами, а птицы заливались, точно Создатель, в которого верили Толстый Монах и Клеменси, только что дал им голос, и они не могли наиграться, налюбоваться собственным пением. Классы напоминали цветники: девочки прямо на уроки приходили с приколотыми к мантиям или вплетенными в волосы золотыми нарциссами, алыми тюльпанами и голубыми незабудками, и даже Сполдинг, даже Кей только улыбались, любуясь ученицами, свежими и радостными, точно весенние цветы.