Loving Longest 2 (СИ)

— Ты знаешь, в чём именно был яд? — спросил Майрон.

— Это был яблочный пирог, который часто готовили в доме Ингвэ; соответственно, готовили его и в доме Финарфина, и в доме Финголфина — но не в нашем. От пирога осталось полкусочка, но начинка и тесто были вполне узнаваемы. А вот тарелку, заметь, унесли — видимо, вместе с фонариком, поскольку по тарелке можно было безошибочно определить, где именно приготовили пирог. Я думаю, что убийца просто выкинул пирог, когда уходил, а бедная собака его съела.

— И вы бы не удивились, откуда взялся пирог? — поинтересовался Майрон.

— Нет. Вообще наши кузены и кузины приезжали сравнительно часто, но, как правило, виделись с кем-то одним или двумя из нас, чтобы отец ничего не заметил, так что если бы пирог вдруг оказался на столе у дедушки в его покоях, никто не стал бы задавать вопросов. Я не исключаю, — если верить в твою историю с балконом, Майрон — что пирог мог привезти Фингон и бросить в комнате или на балконе после того, как дедушка потерял сознание, а кто-то его выбросил. Может быть, Фингон сам его выбросил.

— Послушай… — начал Маэдрос.

— Нельо, Фингон мог не знать, что пирог отравлен, — пожал плечами Куруфин. — И вообще, сдаётся мне, такой план — тихо, по-доброму всех отравить, — вряд ли принадлежал Мелькору. Это скорее похоже на милого дядю Ноло. Или на тебя, Турукано.

— Ты забыл, что я единственный в семье не люблю яблоки, — улыбнулся Тургон так приветливо, как будто бы его и не обвиняли в убийстве второй раз за вечер. — И я единственный никогда не умел делать этот пирог. Что же касается моей жены, то вы вправе не верить мне, как были бы вправе не верить и ей, если бы вам удалось допросить её, и она поклялась бы, что мы вдвоём были дома. Скажу только, что дома мы были не вдвоём: у нас в гостях был Финрод, и тебе, Майрон, безусловно, следовало бы поговорить с ним на эту тему до того, как он стал главным блюдом на твоей трапезе.

— Ещё не вечер, — бодро ответил Майрон. — Мой милый душка Финрод, наверно, долго не задержится в чертогах Намо. Он обязательно ко мне вернётся и простит мне наше маленькое недоразумение.

— Лалайт, а ты не забыла, что у него в Амане есть невеста? — насмешливо сказала Финдуилас.

— Ах, эта самая Амариэ, я всё про неё знаю, — не девушка, а пустое место, — фыркнул Майрон.

— Ты, наверное, как мой дедушка Финарфин и прадедушка Финвэ, считаешь, что из Амариэ не вышла бы хорошая невестка и мать? — спросила Финдуилас.

— Неужели они так говорили? — удивился Гвайрен.

— Дядя Финрод не любил об этом вспоминать, но они же всё время твердили: мол, не хватит у неё сил родить семерых, как у Нерданэль, так и жениться на ней незачем, — ответила Финдуилас.

— Да, наша матушка молодец, — сказал Куруфин, — вот, Луинэтти, с кого надо брать пример.

— Тебе? — насмешливо спросила Луинэтти.

Куруфин покраснел, как маков цвет, вспомнив, что находится в чужом теле; он уставился в вырез своего голубого платья, почти закрыв лицо белокурыми локонами.

— Ну, — буркнул он, — я надеюсь, что когда-нибудь тот, кто сделал с нами такое, вернёт нам те тела, которые были даны нам при рождении?..

— Ой-ой-ой, — прощебетал Майрон; из складок своего пышного синего платья он извлёк огромный веер в виде павлиньего пера и стал им кокетливо обмахиваться. — Неужели, милый Куруфинвэ, ты хочешь сказать, что тебе не нравится, когда тебя трахает кто-то очень похожий на Феанора, а ты, милая Луинэтти, на самом деле не любишь щупать белокурых девиц? Ах вы, врунишки! Ничего я для вас делать не буду. К тому же, — обратился он к Маэдросу, который тоже уже собрался поддержать просьбу брата, — это опасно, и я не уверен, что хоть один из них останется жив после такого.

— Ты, Майрон, тут говорил про Финрода… — вздохнула Луинэтти, — а я бы так хотела снова увидеть крошку Ородрета…

Куруфин с ужасом вытаращился на жену.

— Какого такого Ородрета?! Я не буду! Я теперь с тобой вообще в постель не лягу! Вот наша матушка родила семерых и без всякого Ородрета! — ни к селу ни к городу воскликнул он.

— Луинэтти, дорогая, — почти серьёзно сказал Карантир, — я вот помню, как Курво родился — бедная мама очень страдала. Ты же не заставишь бедняжку Курво семь раз проходить через такое испытание?

— Шесть раз, — педантично заметил Амрод, — мы же близнецы.

— Ну вот, — сказал Куруфин, — я всегда так хотел, чтобы у меня всё было как у отца. Я так надеюсь, что Майрон всё-таки…

— Куруфинвэ, перестань мне своей матерью в нос тыкать! — заорала на него Луинэтти; поскольку она по-прежнему находилась в теле Куруфина, выглядело это, особенно для его братьев, очень и очень странно. — Я уже шесть раз рожала, и с меня хватит!

Услышав какой-то странный звук, Майтимо обернулся и увидел, что на лестнице, ведущей вниз, стоит очень растерянный Туор.

— Я зайду попозже, — сказал он и вышел.

— Вот так среди людей и возникают нездоровые слухи об эльфах, — заметил Майрон.

Маэглин, когда Аргон и Тургон оказались на безопасном расстоянии, спустился с лестницы, подошёл к Маэдросу и как-то вопросительно заглянул ему в лицо. Маэдрос хотел было отойти от него, или даже сказать, что он о нём думает, но не смог. Умом он понимал, что Маэглин предатель, убийца, что он чудовищным образом обошёлся с Тургоном, но сейчас Маэглин снова, как много лет назад, смотрел на него, как ребёнок на старшего. Он вспомнил, как Фингон подвёл к нему робевшего племянника, обнимая его за плечи, улыбаясь…

— Тебе чего?

— Ну вот… понимаешь, дядя Маэдрос… я-то думал… я думал, дядя Тургон, он такой… а он не такой…

— Какой?

— Я думал, он только с моим отцом так. Ну не по-хорошему обошёлся. А он и жену так готов был, — сказал Маэглин с каким-то благоговением. — Ошибся я в нём, вот что. Жалко.

— Ты что имеешь в виду, Ломион? Тургон же рассказывал, как пытался спасти Эленвэ… — сказал недоуменно Маэдрос.

— Плохо ты знаешь его, дядя Маэдрос, — тихо сказал Маэглин. — Я дядю Тургона очень хорошо понимаю. Только обращаться с ним совсем не умею, но это дело другое. Он ведь, знаешь, когда говорил — «должен был её спасти» — он ведь хотел её казнить, когда вытащит. Луинэтти же ей правильно сказала: не понимала она, что Тургон за брата из кого хочешь душу вытрясет. Ведь казнил бы, хотя все были бы против, хотя у них ребёнок и ему трудно было бы доказать, что это Эленвэ погубила дядю Аргона.

Маэдрос с ужасом понял, что Маэглин прав.

— Ну что же Гортаур нас так опозорил, — вздохнул Куруфин. — Как ужасно получилось.

— Он не сказал ничего нового, Курво, — пожала плечами Луинэтти. — Ну разве что уж очень прозрачно намекнул на твою связь с твоим отцом, но прости, для меня это не новость совсем. А других, кроме нас двоих, это не касается. Ну разве что касалось твоей матери, но она на тот момент уже забила на это дело своё любимое долото, так что ей, боюсь, было бы всё равно.

— Ты, наверно, обо мне очень плохо думаешь, Линет.

— Да я же знаю, что это не твоя идея, Курво.

— Да, — вздохнул Куруфин. — Это всё Мелькор. Я тогда был так не уверен в любви отца ко мне… с тобой у меня не ладилось на первых порах, и вообще… Я был словно тень его, как будто ещё один, запасной Феанор.

— И он вбил тебе в голову, что если ты переспишь с отцом, он полюбит тебя, — тихо сказала Луинэтти, оглядываясь на спящего Келебримбора.

— Да, — ответил Куруфин. — И ведь так и было. Уж не знаю, потому ли, что ему было за это стыдно, потому ли, что действительно было так хорошо, но одно время мы были очень близки. Но я слишком любил его. Слишком. Как и все. Я так хотел видеть его счастливым. Поэтому заставил его думать, что это самый верный способ заставить Финвэ полюбить его больше всех. Я виноват в том, что они сошлись. Может быть, я и виноват в том, что они оба погибли. Не знаю.

— Брось об этом думать, Курво, — отмахнулась Луинэтти. — Что-то мне подсказывает, что и Финвэ, и Феанора погубил не тот, кто слишком много трахался, а тот, кому не дали.