Loving Longest 2 (СИ)

Тут Эгалмот уже не внимая словам своего короля, ринулся вперёд, но вдруг рухнул на пол — как заметил Маэдрос, остановила его двумя пальчиками Лалайт.

— Ой, подруги, — прощебетала Лалайт, обращаясь к Гил-Галаду и его герольду, — ну чего вы так взъелись-то на парня. У парня, может, какие были причины личные. С девушкой… ой, извините, с принцессой, ну да — не получилось. Молодой человек хотел девушку, а переспал хрен его знает с кем. Слыхали же — в Ангбанде обещали ему вернуть отца родного, так он и размечтался, — вернётся, мол, папенька Эол и даст всем звезды.

— Это не оправдание, — сказал сквозь зубы Арголдо. — Отец мой, Телеммайтэ, попал в плен во время Битвы бессчётных слёз. Не было дня, чтобы я не тосковал о нём. Но я бы никогда…

— Твой отец мёртв, — ответил холодно Гватрен. — Я своими глазами видел его смерть, и такой смерти я и врагу не пожелал бы.

Арголдо побледнел; Маэдрос увидел, как Гил-Галад сжимает его руку, как его острые перламутровые ногти вонзаются в кожу друга, как под указательным пальцем появляется капелька крови. Арголдо судорожно вздохнул, опомнился и закрыл глаза.

— Кузен Маэглин, — сказал Гил-Галад, — ибо таковым ты останешься всегда -ты можешь пока разместиться в башне Кирдана вместе с твоими двоюродными дядями. К сожалению, времена сейчас таковы, что даже если речь идёт о моих родных, я не могу испытывать больше доверия к одним, чем к другим, — и он бросил многозначительный взгляд в сторону, туда, где за колонной стоял Маэдрос. — Но я могу принять только тебя: твоим спутникам в мои покои путь заказан. Мы подумаем над твоими словами. Аудиенция окончена.

Маэглин фыркнул и, даже не поклонившись королю, покинул зал, за ним — Натрон и Гватрен, который, впрочем, на мгновение оглянулся на двух молодых эльфов — короля и его герольда. Маэдросу стало страшно за Гил-Галада, когда он увидел безумные глаза Арголдо, готового броситься за прислужником Саурона; но Гил-Галад продолжал сильно и болезненно удерживать его за руки.

— Арголдо, — сказал он, — послушай меня. Да, то, что ты услышал, ужасно. Но в этом есть и хорошее. Самое страшное — это неизвестность. Неизвестность закончилась. Теперь ты знаешь, что твоего отца больше нет, как бы это ни произошло. Ты слышишь меня?

— Да, — почти беззвучно ответил Арголдо.

«Я убью Гватрена, как бы ни было, — мрачно подумал Маэдрос. — Что бы ни было. Бедные дети. Хотя бы за отца Арголдо я могу отомстить, если не…».

— Гвайрен, подержи мой плащ, — обратился он к белокурому эльфу; тот кивнул, и Маэдрос в своей лёгкой кольчуге сбежал по лестнице. Он уже потянулся левой рукой к кинжалу, который хранил в правом сапоге; оглянулся, но ни Гватрена, ни Маэглина нигде не было видно.

— Слушай, как тебя, Нельяфинвэ, — Натрон незаметно подошёл к нему. Маэдрос вздрогнул и обернулся. — У меня есть к тебе разговор. Ты мне нравишься, да и говорят, что Эолу ты тоже симпатичен, уж не знаю почему. Хочу тебя предупредить кое о чём.

— Насчёт твоего приятеля Гватрена? -спросил Маэдрос.

— Понимаешь, Нельяфинвэ… не совсем. Ты ведь слышал про картотеку Майрона, да?

— Слышал.

— Так вот: если говорить про Гватрена, то… Я его впервые увидел лет двадцать назад… нет, наверное, уже больше — в пыточной камере у Майрона. У него было много ран, переломов, и все эти раны были свежими. Я лечил его; это было примерно около времени взятия Нарготронда, может быть, чуть раньше или чуть позже… ну где-то в том же году. И его досье у Майрона заполнено целиком, начиная с даты и места рождения, имён родителей. Майрон знает о нём всё. А вот насчёт Гвайрена… Ты вот сейчас отдал Гвайрену свой плащ; ты ему доверяешь, спишь с ним под одной крышей. Я вижу, вы все поверили, что он жертва, несчастный друг Финрода, пленник и всё такое.

— А что, не так? — резко ответил Маэдрос.

— Всё так: да, он жил в Нарготронде; да, он был в плену; да, он был секретарём Финрода. Но я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Я не знаю, кто он такой. Майрон не знает, кто он такой. Я думаю, даже Мелькор вряд ли это знает. Никто не знает, откуда он взялся. Нам ничего не удалось выяснить о нём до того, как он появился в Нарготронде.

— Мне показалось, он синда, может быть, какой-то родственник Эарвен… — сказал Маэдрос.

— Он определённо не синда и не лаиквенди, Маэдрос, — ещё тише сказал Натрон. — И не авари. Майрон считает, что его родной язык всё-таки квенья; то, как он говорит, больше всего похоже на Финрода и Ородрета. Конечно, он мог подражать речи своих господ, но есть и определённые странности. Хочешь, покажу кое-что?

Натрон достал из сумки с пояса маленькую зелёную книжечку и показал её Маэдросу. Это была приходно-расходная книжечка, заполненная мелким почерком Гвайрена, уже знакомым Маэдросу.

— Смотри сюда, — Натрон открыл одну из последних страниц.

Здесь слева была подшита миниатюрная записка, написанная на пергаменте. Маэдрос сразу узнал аккуратный круглый почерк Финрода:

«Сшить двенадцать зелёных плащей» (a serë yunquë collor laiquë).

На правой стороне разворота были разные мелкие хозяйственные записи самого Гвайрена — о покупках, текущем ремонте и обстановке дворца. Некоторые слова были резко подчёркнуты малиново-красными чернилами — теми самыми, которыми писал свои письма Саурон.

Саурон подчеркнул в том числе следующие выражения: yunquë collor ezellë (двенадцать плащей, зелёных), ontamo — lepenya ssyellë imbe hyarna-ando (каменщик, пятая ступенька в южных вратах), túra emba (большой портрет)…

После «портрета» одно слово, в самом углу, было ожесточённо зачёркнуто самим Гвайреном.

— Что это такое? — Маэдрос замер. Без плаща ему сразу стало холодно. — Как он странно пишет… Я думал, он просто шепелявит и как-то гнусавит, что ли, немного, а он и пишет ssyellë вместо tyellë и emba вместо emma…

— А слово «ezellë» тебе знакомо? -спросил Натрон.

— Конечно! Ты и сам должен бы знать: холм, на котором в Амане росли Деревья, называется Эзеллохар — «зелёный холм».

— В Средиземье никто не так не говорит, Нельяфинвэ, — покачал головой Натрон. — Вот и подумай.

— Это всё чисто ваньярские слова, — тихо сказал Маэдрос. — Я должен был раньше сообразить, что у него за выговор, но, честно говоря, просто не ожидал такое встретить. Нолдор называют зелёный цвет laiqua, а не ezella, и слово «пятый» у нас звучит как lempea, а не lepenya. Многие ваньяр помоложе в Амане при мне говорили «ш» вместо «ть», так что для них «шьёлле» вместо «тьелле» тоже было бы естественно. Конечно, и у Финрода, и, особенно, у Ородрета в речи такое проскакивало — Ородрета вообще воспитывала бабушка-ваньярка, Индис, но…

— Нельяфинвэ, ты же видишь, что сам Финрод в записке называет зелёные плащи laiquë, а не ezellë. Вряд ли Гвайрен выучил это слово именно от него. Я бы понял, если бы Гвайрен пришёл с Финродом, при этом был намного старше его и привык бы так говорить в Амане, но он же явно намного младше и прожил при Финроде не больше сорока лет, — продолжил Натрон, спрятав книжку. — И вообще, насколько я понимаю, все ваньяр остались в Амане. Кто научил его так говорить?

— Проклятье, — сказал Маэдрос, — ты прав.

Гвайрен стоял у окна, держа в руках плащ Маэдроса. И он с ужасом увидел, как в руках Натрона появилась его записная книжка с пометками Саурона. В глубине души он чувствовал, что Саурон догадывается если не обо всём, то о многом, что он просто не захотел использовать самые страшные пытки, которые наверняка вырвали бы из него правду -тем более, что любимого Финрода, ради которого он должен был молчать, уже не было рядом. Саурон просто играл с ним; он хотел его использовать. Но как?!

«Пусть, — подумал Гвайрен, — пусть, пусть! В следующий раз я скажу Саурону всю правду, и пусть он делает с этой правдой, что хочет… Никому из эльфов эта правда не нужна, я всегда знал это. Но он мне поверит».

— Я могу тебе чем-то помочь? — услышал он мягкий голос Воронвэ. — Ты кажешься мне очень добрым; думаю, тебе тяжело быть с этими кровавыми братоубийцами. Приходи в наши покои…