Loving Longest 2 (СИ)

Кирдан долго смотрел на него, но ничего не ответил.

Маэдрос стоял на песчаном берегу, за пределами города, между башней Кирдана и морем.

— Нельяфинвэ? — услышал он за спиной.

Маэдрос обернулся; обернулся не сразу: ему хотелось хоть на мгновенье сохранить иллюзию. Гил-Галад был ростом чуть выше Фингона, но он был так же похож на Финвэ. Такие же длинные, как у Фингона, волосы, были стянуты серыми кожаными шнурками с неяркими тёмно-коричневыми янтарными бусами на концах. Узкие, белые, как у Финголфина, руки были унизаны серебряными кольцами — на них не было, как у Фингона, мозолей, порезов и царапин от струн арфы и от обращения с луком.

Только голос выдавал его происхождение: это был голос Феанора, хотя речь Гил-Галада была другой — медленной и ровной, не как у Феанора: Феанор всегда говорил как-то резко и отрывисто, и в то же время задумчиво — как будто то ли куда-то торопится, то ли его только что разбудили.

Уже давно, благодаря странному случаю, Маэдрос узнал, что Гил-Галад не только сын любимого им Фингона, но и его собственный сын и понял, что Фингон обратился за помощью в этом странном деле к Саурону. Честно говоря, с тех пор сын Феанора испытывал к Саурону определённую симпатию — ведь тот, хотя и действуя в личных целях, отпустил Фингона тогда живым и невредимым вместе с ребёнком.

— Здравствуй, — сказал Маэдрос. Он протянул Гил-Галаду руку, и тот обнял его. Маэдрос про себя вздохнул с облегчением: ему всё казалось, что сын сознательно избегает его.

— Артанаро… — обратился он к сыну по его вроде бы отцовскому имени (он знал, что оба имени — и отцовское, Артанаро, и материнское, Гил-Галад, дал ему Фингон). — Я очень рад тебя видеть.

— Я тоже, — ответил Гил-Галад. — Я очень давно тебя не видел и, честно говоря, уже совсем не надеялся. К сожалению, сейчас у меня не очень приятный повод для разговора. У тебя есть время?

— Конечно.

— Я хотел поговорить с тобой наедине до того, как должен буду принять какое-то решение, — сказал Гил-Галад. — Я готов разобрать это дело тайно, как ты меня просил, но, откровенно, из твоего письма я мало что понял. Что случилось с Финвэ?

Сейчас Гил-Галад был один: с ним не было его его няни, которая всегда сопровождала молодого короля. Это была совсем юная с виду, румяная черноволосая женщина, которую при дворе называли Пиокка, «Вишня», но Маэдрос знал, что она — первая из пробудившихся эльфийских жён Второго рода, который дал начало племени нолдор, Татиэ. Супруг её погиб за несколько лет до Битвы Внезапного Пламени от нападения чудовищных волков, выведенных Сауроном.

И Маэдрос понял с ужасом то, что должен был осознать давным-давно: он должен будет рассказывать об убийстве Финвэ в присутствии его матери. Он должен будет рассказать матери о том, как он, Нельяфинвэ, «третий Финвэ», оставил её сына — своего деда — дома одного. Как его убил один из членов семьи. Один из сыновей Финвэ, рождённых от жены, которую не она для него выбрала и которую она никогда не видела. Или одна из невесток. Или один из внуков или одна из внучек. Маэдрос вспомнил, как настойчиво расспрашивала Татиэ о жене Финвэ, Индис, о жёнах его сыновей — Нерданэли, Анайрэ, Эарвен: хорошие ли они, добрые, не обижают ли детей?..

— Хорошо, что здесь нет Татиэ, — сказал Маэдрос.

— Для меня это всё тоже нелегко, — сказал Гил-Галад. — Итак, я тебя слушаю.

Маэдрос рассказал ему обо всём, что знал; он постарался не преуменьшать — может быть, даже чуть преувеличил вину Карантира, который напал на деда с ножом, после чего он и Маглор посчитали, что тот погиб — и тем самым облегчили убийце работу. Правда, Маэдрос не всё рассказал ему о роли Саурона в этом странном расследовании, и он сомневался, стоит ли сейчас говорить о том, что видел Саурона почти что в самих Гаванях.

— Что до дяди Карантира, — сказал Гил-Галад, — это рассудить легко, и я это сделаю. Но ведь вы так и не знаете, кто убийца… И как я могу этому помочь, я пока не знаю. И ещё одно, Майтимо: мой дядя Аракано действительно сейчас с вами? Я много раз перечёл твоё письмо, но всё никак не могу поверить.

— Да, — ответил Маэдрос. — Я думаю, ты с ним легко сойдёшься — ведь все эти годы его, считай, что и не было в этом мире. Вы с ним ровесники. А с виду он похож на твоего дядю Тургона.

— Хорошо, что не мне выпало на долю рассказывать ему обо всём, что произошло с нашим народом и с нашей семьёй здесь, — сказал Гил-Галад. — Хотя, наверное, ты не о всём смог сказать ему.

— Да… да, — Маэдрос сжал кулаки и затравленно посмотрел на Гил-Галада. — Я не обо всём смог сказать. Артанаро… есть кое-что… Ты теперь глава своего Дома; ты наш король, ты… Есть кое-что, о чём я никому не мог сказать. Ни Тургону, ни Аракано. И… Фингону никогда не смог бы. Может быть, тебе будет легче это выслушать. Я должен, правда. Должен сказать об этом кому-то. О самом плохом из того, что мне известно.

— Говори, — ответил Гил-Галад.

— Ты, Артанаро, может быть, не знаешь, — начал Маэдрос, — но я с твоим дедушкой Финголфином долгое время дружил… Мы были довольно близки по возрасту, я думаю, он был меня старше лет на пятнадцать — разница очень небольшая, тем более небольшой она казалась там, в Амане… Он всегда был таким спокойным и добрым, я тогда любил его очень. Нет, я его до сих пор люблю — как старшего брата, что ли. Ну вот, случилось так, что он нашёл Анайрэ и женился на ней… как-то очень тихо. Думаю, об этом знал только Финвэ, может быть, даже его мать, Индис, не знала, что они помолвлены.

— Прости, а почему ты сказал — «нашёл»? — спросил Гил-Галад.

— А, да, — Маэдрос улыбнулся, — это смешная история — наверное, сейчас про это помню только я. Кто-то из майар принял облик Анайрэ, по-моему, чтобы передать что-то от Аулэ, и может быть, даже моему отцу, а не Финголфину. Финголфин потом долго искал девушку-эльда, которая выглядела бы, как та айну. В общем, он мне как раз про это рассказал перед женитьбой на Анайрэ. Мы разговаривали в мастерской отца, его дома не было. Да, я думаю, как раз из-за этого мы и поругались. Я сказал, что глупо влюбляться во внешность того, кого ты совсем не знаешь; и даже если после двух встреч она так его очаровала, он мог бы продолжать любить именно её, даже если она — айну, а не искать девушку, которая выглядит, как она. И ещё я сказал, что это вообще не обязательно было существо женского пола; не говоря уж о том, что пол у айнур — понятие относительное, если айну меняет облик и выглядит не как тогда, когда он или она пришли в Арду, он может обернуться в кого угодно. Тогда Ноло мне сказал: «Ты намекаешь, что я влюбился в мужчину?», а я сказал, что я этого не исключаю и что вообще ему, может быть, надо было соединиться в браке с мужем, а не с женой. Потом… — Маэдрос прикусил губу и замолк. — А он сказал мне, что ни мне, ни моим братьям, сколько бы их ни было, ни в какой брак никогда не вступить, потому что наш отец… что он жадный, что мы все живём, как в клетке, что если кто влюбится в мужчину, то это я, раз мы все приучены любить отца и больше никого…

Гил-Галад взял его руку обеими ладонями. То, что сказал Финголфин, было действительно крайне неприятно; нолдор вообще сейчас старались не употреблять слова «жадный», потому что слово это, milka, было похоже на имя Мелькора (некоторые учёные даже считали, что имя Мелькора означает отнюдь не «мощь», а жадность), да и раньше оно считалось оскорбительным. У синдар melch было исключительно обидным ругательством, значившим «похотливый».

— На меня что-то нашло, — продолжал Маэдрос, — я на него бросился, швырнул на стол, замахнулся, чтобы ударить. Он увернулся — я так рад, что всё-таки не ударил его по лицу тогда. Прижал его руки к столу… я не знал тогда своей силы и сломал ему руку. Я страшно перепугался, стал умолять его меня простить; он меня поцеловал в щёку, сказал, что не сердится, что он сам очень меня обидел. Он ушёл. И наша дружба кончилась на этом — он больше не приходил ко мне.

— Отец… — Маэдрос вздрогнул, услышав это слово из уст Гил-Галада. — Отец… Не горюй об этом. Ты был обижен и расстроен. Ты ведь не хотел Финголфину зла. Он простил тебя сразу. Мать… Фингон говорил, что дедушка не умел держать обиды ни на кого.