Loving Longest 2 (СИ)

Маэдрос склонил голову, прижав руку сына к своему лбу. Ему показалось, будто сам Финголфин заботливо потянулся к нему, стараясь избавить от боли и огорчения.

— Артанаро, — сказал Маэдрос. — Прости за то, что я тебе скажу. Я… я должен. Я всё равно должен. Вся эта история с письмом Финвэ… Саркофаг Финголфина вскрыли при мне. Саван уже истлел.

— Ты зачем мне это говоришь?

— Прости, — с трудом повторил Маэдрос. — Я же тогда сломал Ноло правую руку. А там скелет — и кости целые. На обеих руках.

====== Глава 36. Нянюшка ======

Пусть родичи в крови лежат,

И пусть клинки мечей стучат,

И выклики звучат, грозя, —

Посланца убивать нельзя!

«Панчатантра»

Реакция Гил-Галада на его слова несколько удивила Маэдроса.

— Подожди… я… — Он вскочил, замахал рукой; Маэдрос увидел, что к ним из-за башни идёт одетая в тёмно-зелёный плащ Татиэ. — Дорогая… ты знаешь, что сказал отец?

— Только, пожалуйста, не называй его так при посторонних, — одёрнула она короля. — Здравствуй, Нельяфинвэ.

— Дорогая, — тихо сказал Гил-Галад, — отец говорит, что в гробнице дедушки Финголфина похоронен кто-то другой. У Финголфина была сломана рука, а у него — нет.

— Но… но как это можно было устроить? — Татиэ недоверчиво взглянула на Маэдроса. — Ноло хоронили в Гондолине. Неужели Турукано не узнал собственного отца? И наш Финдекано там был… И как мы…

— Мелькор не может менять свой облик, — ответил Гил-Галад, — но вполне возможно, что он может менять облик других. Не говоря уж о Гортауре. Поединок Финголфина с Мелькором видели многие, но издалека. Упав на землю, Финголфин в любой момент мог исчезнуть — живой ли, мёртвый — и его место мог занять кто-то ещё.

— Это… — сказал Маэдрос, — это ужасно… я уже много месяцев об этом думаю. Если он всё это время там… А Мелькор ненавидел его больше чем кого-либо из нолдор ещё до этого поединка…

— Я должен рассказать Кирдану, — Гил-Галад снова обратился к Татиэ. — Возможно, ему известно…

— Мне кажется, лучше это сделаю я, — твёрдо ответила она. — Ты сам знаешь, почему.

— Ты всегда всё преувеличиваешь, дорогая, — Гил-Галад тряхнул косами, — по-моему, это чепуха.

— Ты мне не веришь, — сердито сказала Татиэ, — я женщина и мне лучше знать. И не одна я так думаю! Должна же быть причина!

Маэдрос недоуменно смотрел на них. Он совершенно не понимал, о чём они говорят. Да и их интонации были какие-то странные: и она не говорила с Гил-Галадом, как няня, а его обращение с ней уж тем более не походило на речи воспитанника.

— Да, я помню, как мы об этом говорили, и Эол был на твоей стороне, — сказал Гил-Галад, — но по-моему, это невозможно. Надеюсь, он хотя бы Маэглину про это не стал рассказывать…

Маэдрос сначала подумал, что Гил-Галад говорит о близнецах Эолине и Эолете, но где же он мог с ними встречаться?

— Как же, жди, — недовольно фыркнула Татиэ, — Маэглин всё время у двери крутился. И вообще-то он ещё и в твоей сумке копался. Всю нашу вяленую оленину сожрал, и потом мы по дороге…

— Артанаро… — перебил её Маэдрос. — Артанаро, я не понимаю: ведь Эол погиб больше ста лет назад, а тебе ещё нет семидесяти. Или ты…

— Прости меня, отец, — сказал Гил-Галад. Сын подошёл к нему, взял его здоровую, левую руку и приложил к своему сердцу. — Учёные говорят, что те, кто родился заново, испытывают дважды радость детства и радость родительской любви. Моё детство не было радостным -из-за скорби, в которой пребывал мой родитель Фингон. Его любовь была со мной лишь четырнадцать первых лет моей жизни. Но я благодарен… вам обоим, и это единственное детство, которое у меня было. Ибо первый раз я появился на свет уже взрослым, у озера Пробуждения, рядом со своей женой, — и он посмотрел на Татиэ. — Я люблю её и рад, что ей не пришлось меня долго ждать.

— Не может быть, — еле выговорил Маэдрос. — Если бы я знал… я не хотел рассказывать это матери Финвэ…

— Да, — ответил Гил-Галад, — мне, тому кто в прошлой своей жизни был отцом Финвэ, тоже нелегко было это выслушать. Мы так долго ждали появления на свет наших детей — и потеряли обоих. Наша дочь Фаниэль погибла, а Финвэ ушёл в Аман. Потом… сначала весть о гибели сына; потом от возвратившихся в Средиземье нолдор мы узнали, что Финвэ никогда не вернётся к жизни и навечно останется в Чертогах Мандоса. Мы были счастливы, когда снова стали родителями нашей дочери, но и я, и Татиэ скорбим о нашем сыне Финвэ. И я готов назначить его убийце любое, самое жестокое наказание.

— Я подожду, Гватрен, — сказала Алахоринэль, приложив ладонь ко лбу и всматриваясь вдаль. — Отец и мать там говорят с Маэдросом.

— Ты на них не сердишься за то, что после второго рождения они дали тебе такое странное имя, Алинкэ? — улыбнулся Гватрен.

— Нет, конечно! Мне их так жалко. Я сама виновата, что тогда полезла на самую верхушку за кедровыми шишками… Так что пусть я буду Алахоринэль — «шишка, которая приносит счастье», — ответила она. — Им так спокойнее.

— Я давно хотел тебя спросить: ты только после второго рождения стала видеть тех, кто возродился? — спросил Гватрен.

— Да, потому что когда я погибла, то пришла в чертоги Мандоса: я услышала его зов, хотя и жила в Эндорэ. Когда я туда попала, там не было ещё никого из квенди. И теперь я вижу тех, кто там уже был. От них исходит какое-то… свечение.

— Ты видишь именно тех, кто был в Чертогах? Это —дар Намо? — полюбопытствовал белокурый эльф.

Она задумалась.

— Нет, я вижу вторую жизнь в любом случае. Я видела Эолина и Эолета по пути в Химринг. И я вижу, что они -действительно возрождённый Эол. Бедный старший сын Феанора, — сказала она, глядя, как Гил-Галад берёт Маэдроса за искалеченную руку в зашитом алом рукаве, — помню его целым и невредимым. Я удивилась его рыжим волосам, и я никогда не видела ничего красивее: на нём были алые одежды и серебряные доспехи, и шлем с алыми перьями, и в одной руке у него был чёрный меч, а в другой -щит, украшенный рубинами. Я тогда не знала, что он -мой племянник, и мне казалось, что в Арде явилось войско айнур. А сейчас он похож на тень из Чертогов.

— Ты видела его до плена? — удивлённо спросил Гватрен. — Где?

— Я видела высадку их войска в Лосгаре. Я отправилась за раковинами туда, на северный берег с несколькими друзьями. Мы увидели далеко в море какое-то свечение и незаметно подошли ближе. Так что да, я видела приход нолдор в Средиземье, и видела их всех живыми и невредимыми. И седьмого, младшего брата я видела тоже.

— Амраса?

— Да, — сестра Финвэ вздохнула. — Мальчик так не хотел выходить на берег, он всё время ходил по палубе туда-сюда. Нолдор говорят, что, дескать, это случайно вышло, что Феанор сжёг корабли, а Амрас остался там и погиб, но, мне кажется, отец не мог его не видеть. Мальчик просто боялся. Очень. Он всё время то затягивал пояс, то снимал и надевал плащ… Мне кажется, он плакал. Второй, который его близнец, ходил по берегу. Первый ушёл куда-то вниз, внутрь корабля. А потом начался пожар.

Алахоринэль замолчала.

Гил-Галад тем временем увёл Маэдроса с собой, в башню. Татиэ осталась стоять на берегу: она знала, что дочь где-то рядом.

— Вот уж, верно, вы не ожидали такого, — сказал Гватрен.

— Не ожидала я, Гватрен, в тот день увидеть то самое свечение, — сказала очень тихо Алахоринэль, наклонившись к Гватрену. — В первый раз я тогда его увидела и впервые поняла, что оно означает.

Она улыбнулась, и побежала по берегу.

У Гватрена закружилась голова.

«Что же это такое? — подумал он. — Неужели то, что она мне сейчас сказала -и есть та правда, которую так старательно ищет Майрон?.. Сказать ему об этом?.. Нет. Нет, не буду. Слишком рано. Сначала пусть Майрон сделает кое-что для меня».

При встрече Аракано обнял Гил-Галада; Маэдрос видел, что ему хочется шутливо приподнять его в воздух, как он это делал с его отцом — своим старшим братом, который был его на голову ниже.