Портреты Пером (СИ)

Арсений скрестил ноги. Он сидел на коврике. Не помнил, спит или нет. В окно заглядывала луна. Неполная, с одного края огрызок. Когда он вытягивал руки под её падающий свет, на коже становилась видна вязь татуировок.

– Аластриона с Алисой?

– Поёт ей колыбельные, – кивнула Эрика и зашуршала призрачным карандашом. Арсений готов был поклясться, что очередной пошлый рисунок уже на подходе. – Но живые призраков не слышат, а призракам не услышать живых. Леонард мог...

– Почему ты не приняла предложение Тени? Помнишь, за тобой такой дядька таскался. Как призрак, только серый с багровым. Уговаривал взять его к себе…

Эрика часто-часто закивала. Огромные глаза уставились в упор.

– Он не дал бы мне рисовать, что я хочу. Он говорил: рисуй Кукловода, рисуй Кукловода. Я не могла рисовать его. Я его не видела. Тень говорил о каком-то Чарли, которому дал сначала простое задание – нарисовать Исами…

В ответ на это имя нутро скрутило знакомым горячим спазмом.

Во рту появился привкус миндальной горечи. Арсению начало казаться, что он за каким-то лядом наглотался туши для каллиграфии, и его вот-вот ей вырвет.

– ...Он сломался, не смог, – продолжала Эрика. – И что я не такая, мне даже заданий давать не надо, я смогу нарисовать Кукловода. А ещё он ходил за тобой. Я хотела нарисовать вас вместе. Но он ускользал. Не могу рисовать то, чего не вижу. С тобой нельзя рисовать рядом Тень, потому что ты живой.

– Был.

Арсений понимал, что это она о внутреннем зрении. Как он не мог увидеть внутри себя финальную картину, пока не стал Химерой.

– Ты не прав, – она поднялась. Тёмные глаза смотрели в пустоту. До него вдруг дошло, что она такая же слепая, как и другие призраки. – Тут совсем не темно. Большая светлая комната.

– Покажи альбом, – попросил Арсений тихо.

Девушка развернула к нему страницу.

Она была пуста. Как и весь альбом, можно не смотреть.

– Красиво, правда?

– Да. – Он ощутил, как губы растягивает отчаянная усмешка. – У тебя талант.

Эрика кивнула и исчезла.

Арсений поднялся с пола.

Надо включать софит и работать. Он видел, как тяжело Дженни – когда она заходила в обед; Зеркало стало её частью, но мучило по-прежнему. Солнцу нельзя было гаснуть. И Джима-подпольщика тогда… Пусть уж возвращается скорее в свой «дом» и начинает выдавать пространные монологи о еде. И пусть валят оба подальше отсюда. Жить.

Рука потянулась к банке с кистями.

Райан краем глаза заметил движение на боковом мониторе. Если на центральном он отслеживал состояние Пера, то на правом всегда была передача с камеры в кинотеатре, это на случай, если придёт Джейн со списком необходимого. Бунты среди выживших ему были не нужны, значит, их потребности следовало удовлетворять быстро и без проволочек.

Он повернул кресло к боковому монитору. Джейн остановилась как раз напротив камеры. Теперь она носила джинсы и футболки для удобства. Волосы собирала в хвост. Сначала Райан принял её за одну из покойниц-марионеток. С ней зачем-то пришла Натали.

– Еда у нас ещё есть, – начала Уоллис. Она перебирала пальцами браслет на запястье левой руки. Деревянные бусины. Его носила Тигрица. – Просьба другая. Нужны поминальные свечи. Тонкие, восковые. Теперь мы уже достаточно оправились, чтобы устроить вечер памяти погибших.

Правильно, Перо же её дорисовал. И её Зеркало

Потянуло опять на добрые дела

Вперёд вышла Натали.

– А у меня другое, – нагло прищурилась в камеру. – Там на плане дома, вроде, гараж какой-то. Если не доверяешь, так там в обход заслонов путь открыть можно, я прикидывала. Пусти, а, Форс, скотиной совсем уж не будь. Руки занятия требуют.

Райан думает пару секунд. Лучше занятые люди, чем шатающиеся без дела. Без дела они думать начинают. А так как думают большинство людей не тем местом, каким от природы полагается...

Включает микрофон.

– Путь открою к вечеру. Уоллис, кроме свечей что-то ещё надо?

Она оживляется.

– Лент! Цветных ленточек можно? Скоро праздник, летнее солнцестояние...

– Будет. Всё?

Она кивает и благодарит.

Перо точно закончил с рисунком.

В этот раз Арсений зарисовывал Лайзу на кухне. Рыжая под присмотром Зака мирно сидела на полу, на расстеленном коврике, и собирала паззлы. Вытащили ей, кажется, все, какие были, и вот рыжая их складывает. Получается плохо. Кусок от спальни пошёл в кухню, дополнив неизвестно как оказавшиеся там куски библиотеки и детской, а половина прихожей соединилась загадочным образом с подвалом.

Арсений рисует её такую. А через багровое марево видит её Зеркало: хищная, гибкая, как огненная змея, по-змеиному же улыбающаяся с буйным ветром в змеиных кудрях откуда это; она знает, чего хочет от жизни, в отличие от хозяйки. Эта тень только в воображении, в реальности её нет.

Кто внушил тебе, что быть собой плохо

Заставил бояться себя и своих желаний

Вздрагивает: в фокус внимания попадают руки Джима. Он осматривает рыжую. Она беспокоится, но Зак гладит её по руке и говорит, что бояться нечего; и Лайза покорно обмякает под изучающими прикосновениями Джима.

– Она иногда сама ранится, то скрепку найдёт и об неё, то пальцы ножкой стула придавит, – с беспокойством говорит Оливия. Она шьёт за столом, зашивает чьи-то джинсы, рядом горка носков и футболок.

– Не уследишь, – кивает Зак, закладывая пальцем книжку.

Их голоса и движения неохотно втекают в замедленный мир, окрашенный сепией, в котором Арсению полагается видеть только рыжую: её он рисует. Приходится отложить карандаш и дать Джиму закончить осмотр.

– Жалко её. – Оливия перекусывает нитку. Смотрит на сосредоточенно соединяющую паззлы Лайзу. – А ничего, что она паззлы собирает? Целыми днями ведь.

Джим кивает:

– Думаю, так она пытается собрать цельную картинку, для неё важно сделать разрозненное целым. Значит, ищет выход наружу из деформированного пространства, порождённого её же сознанием. Или так у неё преломляется воспоминание о Пере и Свободе. Мне не хватает данных для более конкретного вывода.

На этих словах тихие шаги из коридора переходят в открывающуюся дверь и её скрип, но ещё до того, как они трансформировались в образ Дженни, Арсений опустил голову. Её больше нет тут. Она на картине; и лучше не видеть.

Лайза оживляется.

– Дженни, это сад? Сад?

Арсений видит краем глаза, как она указывает пальцем на собранную картинку зимнего сада с жуткими вкраплениями гостиной.

– Сад?

– Да, сад. Правильно. В нём растут растения и цветы. Мы с тобой ходим их поливать, помнишь?

Арсений сгорбился над листом бумаги с набросками рыжей и её Зеркала.

Шаги – к нему.

Он поднял голову. Дженни рядом, её образ, лёгкий и почти реальный. Арсений сначала ощутил запах, от неё напахнуло уличной дождевой прохладой. Потом увидел: в её руках были ирисы, хранящие невесомый и нежный аромат, светло-лимонные как описать их запах ирисы пахнут бледно-жёлтой зарёй июня, июньским ветром перед рассветом росистым утром это не сладкий запах а предчувствие запаха, это можно нарисовать а среди них – тёмным, сыроватым тоном, зелёные – срезанные дубовые ветки, мокрые, и ветки боярышника (шипы).

– Завтра Ман Саури, летнее солнцестояние, – Дженни отложила свой букет на стол, рассыпав запах по кухне. Она улыбалась. Волосы слегка намокли, дождевые крапины были и на чистом зелёном платье. На улице моросило, наверное. Арсению мучительно и тоскливо было знать, что её не существует, такой живой, в облаке светлых цветов. – А встречать его надо сегодня, в сумерках, хорошим ужином. Джим, пирог фруктовый уже можно сделать?

Он что-то ответил и спросил сам; Арсений качнул головой, провожая взглядом выцветающую реальность. На миг запахи его почти обманули; но, верно, это кто-то раскрыл окно. Солнца нет, только запах дождя и цветов.

– Ман Саури, – повторила Дженни с удовольствием. Скрутила мокрые волосы, уложив на плечо. – Кельтский праздник самого длинного дня в году. В этот день собирали целебные травы, считалось, они обладают наибольшей силой. Радовались солнцу… Но ещё и грустили, потому что после этого дня солнце шло на убыль, уходя от людей во тьму. Радость и печаль, вот так. Но мы уже достаточно грустили. Почему бы не встретить праздник? Останьтесь сегодня с нами. Мы хотим ещё помянуть тех, кто погиб... за это время. Я у Райана свечки заказала, уже пришли.