Портреты Пером (СИ)

У Джима – только губы в бледную полоску сжимаются. Он кладёт свои прохладные ладони на его, сжимает.

– Когда мы сможем увидеться? – Говорит через силу. Глаза эти невозможные, тёмные, глубокие и жадные. – Через десять лет? Всё?

– А... да, сейчас...

Нашарить в сумке мятую тетрадь. Сунуть её Джиму.

– Её ты вёл, вот... – начать пояснять, путаясь в словах, – ты сам для себя расписал в подробностях. Переписал с тетрадки, которую сохранил... Я добавлял только, самое нужное. В подробностях о первых годах моей жизни в Лондоне. Вплоть до некоторых названий и имён – бары, клубы, клиенты, адреса работы и случайных... знакомых, здания, где сходился с группой по паркуру, танцевальная студия, адрес дома, где с Эмили... Адрес квартиры, где встречался с клиентами на свою задницу. Квартира, где я жил с Аланом... Адрес Софи. Отдельно красным... посмотришь тут. Адреса-даты с указанием точного, до минуты, времени, ты сам писал: где и когда меня можно просто встретить, а я буду... настолько пьяный, что не запомню лица подошедшего незнакомца. Знаю, что мало.

– Мало.

Джим почти шепчет это, обнимая его, вжимаясь лбом в основание шеи. Он вдыхает запах, запоминает его. Арсений для него на долгие годы останется воспоминанием тяжёлого запаха масла и пота.

Тетрадку его чуткие пальцы вынимают из руки Арсения – хватка слегка разжимается, – вкладывают в извечную сумку через плечо.

– Каково это – жить без тебя? Я не помню.

– Я не знаю... – Закрыть глаза. Зажмуриться. Воздуха не хватает катастрофически. Рассмеяться едва слышно. Нервно. Щекой – по его волосам. – Я без себя ещё не жил. Джеймс... Файрвуд.

– Если я верно улавливаю принцип твоей картины, скоро будешь.

Джим трётся о него щекой – жест странный, для него не характерный. Касается губами кожи шеи, под челюстью. Щекочет мокрыми прядями.

– Я хочу тебя слушать. Говорить с тобой. Целовать тебя. Чёрт возьми, не так уж много.

– Ага, а весь мир вокруг думает, что мы заплатили до сих пор недостаточно.

– Ждать тебя десять лет. Проклятые десять лет, пока ты суёшь свою лохматую голову в самые опасные дыры. Да. И... – Негромкое хмыканье, – как бонус, дурить голову Райану. Крестиком мне начать вышивать, что ли.

Арсений обнимает его крепче, хмыкает. Начал согреваться, уже не дрожит.

– Попробуй. В конце концов, в твоей квартире я не был, вдруг там всё крестиком вышито.

– Ладно, хватит страдать. – Джим выбирается из объятий, берёт его за руку и тянет за собой. – Успеется. У меня десять лет страдашек впереди, а день с тобой – последний.

Джим выцеловывает его, распятого на пыльных простынях старой комнаты Джеймса Файрвуда, особнячного доктора.

Джим нависает сверху, вжимаясь губами в разгорячённую кожу.

Арсения мало. Он хватается за него, как за последний вдох кислорода в газовой камере. Дышит им. Ощущает между разведённых бёдер, пальцами ощущает, губами.

– Люблю, – выдыхает в губы, прежде чем потонуть в глубоком поцелуе. Говорит это прикосновениями, говорит всем прижимающимся собой.

Арсений нажимает ладонями на его спину, побуждая прижаться ещё крепче. Будто возможно выдавить последнюю прослойку пустоты между ними.

Зарыться пальцами в жёсткие волосы (сразу же попадаются слепленные масляной краской пряди).

Арсений горячий.

Арсений приподнимается на локтях.

Арсений целует медленно, так, что можно целиком прочувствовать каждое мгновение. Чтобы ощущения утопили в своей полноте и завершённости.

Пальцами обхватывает его ладонь, большим поглаживает костяшки. Слегка отстраняется.

– Знаю, – спокойно, касаясь кончиком носа скулы. – Но буду не против услышать ещё раз так пятнадцать.

– Люблю, – Джим шепчет в его губы. Какие пятнадцать раз – слова сами рвутся откуда-то изнутри. Джим выплёскивает их, надеясь, что внутри станет меньше. Что меньше будет давить на грудную клетку.

Не с таким грузом в десятилетнее путешествие отправляются.

Ладонями – под уползшую вверх рубашку Арсения, по его влажной коже, прощупывая подушечками каждую неровность. Жать на проступающие рёбра. Сжимать соски.

– Мне мало тебя, – жарко шептать в любимые высокие скулы, пока бёдра сжимают его бёдра. Пока пах ощущает горячую твёрдость паха. – Всегда мало, Арсений, всегда будет мало. Это невыносимо.

Он молча подаётся на прикосновения. Сам стягивает рубашку, сразу через голову. Весте с майкой. Взлохматил волосы. Ложится обратно, сползает по подушке вниз. Ведёт по себе ладонями, пальцы останавливаются на поясе, принимаются неспешно расстёгивать. Сам художник ухмыляется едва заметно, смотрит прямо в глаза. Знает, что творит с Джимом, по взгляду видно.

Джим теряет голову от его, вроде бы, простого жеста – вести по себе ладонями. Арсений предлагает.

Экономным движением стянуть с себя свитер, короткий поцелуй в губы.

Помочь стащить свободные джинсы.

Потом трусы.

Теперь Арсений обнажён. Раскинулся между бедер Джима, чуть разведя ноги, ведёт ладонями (сильно вдавливает пальцы) по его ягодицам, к ложбинке.

Джим вжимается пахом в его пах. Ощущения острые, яркие, несмотря на слои ткани между ними.

Брать тебя

Хочу тебя взять

Хоть частичку с собой в завтра

Позволь

Поцелуями – по шее, вести языком вниз, прикусывать зубами, дышать тяжело. Собственные руки пытаются справиться со своей же ширинкой, а рот выцеловывает, вылизывает, даже язык пощипывает от солёного арсеньевского пота.

Он почти не шевелится, только мягко перебирает волосы. Поглаживает ухо, заправляет за него выбившиеся пряди. А второй рукой – тянется. Накрывает ладонь, мешает расстёгиванию джинсов. Дразнит. Гладит – пальцы то шершаво проходятся по ладони, то скользят на бедро, то забираются выше, на живот.

Джим уже не знает, чего ему хочется больше: взять эту наглую... или отдаться ему самому.

Языком (кончик почти пересох) – от самой ямки между ключиц, по груди, прихватить сосок зубами (Арсений тихо шипит), ниже, обвести пупок.

Издеваться надо мной

Пересохшим кончиком скользнуть по багровой головке его члена. По самой кромке, потом облизать уздечку, коснуться выступившей капли смазки.

Солёная.

Рот наполняется слюной.

В волосах – чувствуется – сжимаются арсеньевские пальцы. Мягко.

Облизать губы и погрузить член в рот, придерживая за основание. Скользить языком по стволу, не размыкая губ, присбаривать им тонкую кожу. Вести всем широким и влажным телом языка. Медленно, издевательски, ощущая, как член во рту наливается кровью. Становится больше, твёрже, горячее.

– Я бы... тебя таким сфотал, – хриплое сверху. Арсений запрокинул голову на подушке. Кусает губы, дышит глубоко, оттого слова невнятные. – Святой потолок, прекрасен...

Джим поднимает голову, облизывает губы – от головки к ним тянется тонкая нить слюны.

– У тебя будет возможность, – обещает тоже хрипло. – Как угодно.

Вместо ответа он прикусывает два своих пальца, проводит по ним языком. Ведёт ими – от подбородка, заводит за ухо, дальше по шее; кончиками пальцев надавливает, гладит, иногда скользя ниже. Ещё сильнее запрокидывает голову, подставляя горло слабому свету из окошка, облизывает пересохшие губы. Дышит тяжелее, через сжатые зубы. Смотрит на Джима сквозь полуопущенные веки.

Джим проникает в тело Арсения одним осторожным плавным движением. И неглубоко, как бы ни хотелось войти на полную. Нельзя. Анусу мало растяжки пальцами, нужно давать привыкнуть. Ноги художника вскинуты, худые лодыжки на плечах Джима.

Из смазки – только слюна. Зато, пока тело привыкает к вторжению, можно целоваться. Их губы мокрые от слюны друг друга, саднят от захватов и прикусываний.

Руки Арсения сжимают джимовы волосы. Голову обносит от запаха разгорячённого тела Пера: пот, краска, ещё что-то трудноуловимое.

Продвинуться дальше, вызывая тихое шипение. Остаётся лишь благодарить чёртов потолок, что выдержка не изменяет. Что остаются силы брать любимого без травмоопасных последствий.