Портреты Пером (СИ)

Оливия, похныкав ещё на полу, куда-то ушла.

Рой с младшим поковыляли открывать воду, ушёл и очухавшийся Нортон. Он ещё был под действием морфия, улыбался очумело и слегка шатался. Джен ушла с ним, сказав, что принесёт воду так быстро, как сможет.

Теперь рядом Лайза, сжавшаяся в углу в грязный комочек. Она продолжает тихо петь.

– Он существует, – уверенно заявляет вдруг Арсений.

– Надеюсь, ты не про бога.

Потому что если бог есть – он скучающий ублюдок, который смотрит на нас как на телешоу

Завязать узел на второй ладони и сползти к ножке стула, привалившись головой к подлокотнику.

Очень болят руки.

– Я мог бы сказать «существует самый глобальный мудак на этой Земле под именем Мэтт Стабле», но не. Я как раз о боге. Который ex machina. Сечёшь? – он хрипло смеётся. – У меня на родине это «рояль в кустах» называется. Алиса! Алиса, ты рояль! Или бог. На твоё усмотрение.

Динамики молчат. А Джим поднимает свои руки. Смотрит.

Раны от игл должны зажить. Сломан только мизинец – ну да, его же ломать проще всего. Отодранный ноготь – вообще не травма, отрастёт, основание-то не повреждено. А у Арсения пробиты ладони. У фотографа и художника.

– А ты сын божий, – хрипло говорит, продолжая смотреть на руки. – Осталось только ступни пробить и копьём под ребро тыкнуть.

– Джим, давай вот про брачные игры ты будешь говорить потом. Когда мы хотя бы вымоемся…

Силы его, видимо, окончательно покидают. Перо откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Ничего героического в нём не заметно. Усталость, измученность. А ещё он будто выглядит старше, чем был.

Они сидят молча несколько минут. Потом бледная, морщащаяся Джен приносит воды, и, пока Джим поит Арсения, мнётся в двух шагах. Приняв пустую посудину, обещает сварить ещё овсянки и уходит.

Снова молчание. Гулкое. С болью, с тяжёлым дыханием Арсения, с горячечным туманом в голове и тиканьем наручных часов. Его не хватало всё это время.

Включаются динамики. И тоже молчат. Около минуты. Только шуршание раздаётся – зачем включала, спрашивается? Негласно поприсутствовать?

– Это… – решается наконец, тихая до неслышимости из-за хрипов динамика. – Мэтт умер. Наверное. Он со стены свалился, шеей прямо на выступ… на стене выступ… дался позвоночником. И в кусты как мешок упал.

Арсений начинает тихо хрюкать от смеха. Больно ему, а всё равно продолжает.

– Да, там… – в ответ на вопросительный взгляд. – Карман… справа на джинсах. Достань листочек.

Пока Джим лезет за листочком, динамик опят принимается скрипеть. Скрипит динамик и хрюкает Арсений. А за стеклом – в той самой комнате, где они толпой наблюдали за экзекуциями – открывается дверь и заходит Кукловод.

– Джим… – Алиса, – меня убьют? Я заслужила, знаю, но умирать всё равно не хочется.

– Тебя не убьют, потому что если тебя убьют, все сдохнут, – подаёт голос Перо. – А мне дайте уже поспать, что ли…

И он продолжает смеяться. Тихо и явно не в состоянии остановиться, как человек, радующийся про себя хорошей шутке, которую ему удалось провернуть над приятелем.

Джим разворачивает лист. Качественным карандашным наброском – Мэтт. Лежит на земле полубоком, уставившись мёртвыми глазами в пустоту. Как он умер, рисунок умалчивает: просто лежит на земле и мёртвый, два факта.

У нижнего левого угла листа – размашистая подпись. Не английская, хотя почти все буквы имеют эквивалентные английские. Кроме двух: «N», только отзеркаленная и с прочерком вверху и «A», как она в транскрипции читается, без перемычки. А третья очень похожа на «M», но странную и прогнутую.

Джим под тихий смех Пера показывает рисунок подошедшему Кукловоду.

– Хочешь сказать, это не совпадение? – интересуется он насмешливо.

Пожать плечами в ответ. Смерть Мэтта как свершившийся факт.

Надеюсь, перед смертью он попадёт ко мне в руки, – в ушах собственная фраза.

Видно, не судьба.

– Похож. – Рисунок выскальзывает из ослабивших хватку пальцев, оказываясь у Кукловода. – Так и лежал.

– Я включу электричество и перешлю медикаменты через игрушки на картинах, – шепчет динамиками забытая Алиса и отключается.

– Ты никогда раньше не подписывал свои рисунки, – Кукловод смотрит на Перо.

Арсений перестаёт смеяться, откидывает голову, упираясь затылком в спинку кресла. Глубоко и счастливо вздыхает, потом скашивает глаза на Кукловода. Тёмные, почти чёрные.

– Стабле умер ещё полтора часа назад. Убит… мной. С помощью рисунка. – Он прикладывает искалеченную, кое-как перемотанную тряпкой ладонь к груди. – Вы держите в руках его смерть. Она не была лёгкой. Прошу, примите её, мой лорд. Я так хотел дожить и увидеть…

Комментарий к Безвременье.. *Michael Sembello – Maniac

**Отсылка к скандинавской мифологии, которую Арсень вряд ли знает на “ура”. “Нагльфар — в германо-скандинавской мифологии — корабль, сделанный целиком из ногтей мертвецов. В Рагнарёк он будет освобождён из земного плена потопом, выплывет из царства мертвых Хель”. (из Википедии)

====== Эпилог ======

В сумрак Сида поднимался пар от дыхания. Сухая трава обледенела и склонилась к земле.

На корни дуба, припорошенные снегом, капали тёмные дымящиеся капли.

Запах крови багровым туманом клубился над выстывшей землёй.

Арсений ощущал торжество Девы; знахарка стояла за его плечом с чашей в руках.

За другим плечом ждал Джим. Его волосы покрывал тонкий слой инея. Седина.

В нескольких шагах, на небольшом возвышении, в железном кресле восседал Кукловод. Сумрак стекался в тяжёлые складки плаща, накинутого на его плечи, на голову давила тяжестью корона. Справа, прислонённый к трону, покоился в ножнах меч. Владыка ждал, подперев подбородок тыльной стороной ладони. Улыбался благосклонно. Художник обещал ему ещё один подарок.

Пальцы сомкнулись на рукояти серебряного серпа. Другой рукой Арсений накинул на голову капюшон плаща. Джим тоже надел капюшон.

Мэтт заскулил, вжимаясь в кору. Связанный по рукам и ногам волей медиума, прибитый к дереву.

– Часть – для моей дочери, не забывай, Видящий! – прошелестела Аластриона.

– Я от своих слов не отказываюсь. – Арсений обернулся к ней. – Залечишь руки Джима – остальное можешь забирать для Алисы.

Он подошёл на шаг, оказываясь вплотную к прибитому Мэтту. Вгляделся в светлые глаза, искажённое страхом лицо.

– За Исами. – Серп скользнул ему по щеке, оставив багровый след на синюшно-бледной коже. – За то, что распял Джима в саду. За клеймо. За каждый миг, пока лента была на его шее. За каждую царапину, которую ты на нём оставил. За Дженни. За Джека. За издевательства над Джоном. Над всеми нами.

Лезвие серпа прижалось к горлу. Арсений обернулся.

Джим подошёл сзади, его пальцы скользнули по пробитой ладони Пера. Чуть сжали.

– Расслабь руку. Я научу тебя делать это больнее.

Кукловод наблюдал за Джимом и Арсением.

За движениями серпа, за пальцами старшего Файрвуда на руке Пера. От соприкосновения с руками Джима серп обретал скальпельную остроту и точность.

Джим учил делать больно не порезами. Стоял позади Арсеня, мягко наговаривал, где наиболее чувствительные места и органы, что мозг расценивает как наиболее ценное. Иногда – часть пытки – ласковым голосом рассказывал, что ещё можно было бы сделать с той или иной частью тела. Вторая рука Джима лежала на пояснице Арсеня, по линии верёвочного пояса, стянувшего плащ.

Файрвуд был сейчас тьмой. Они оба. Не плащи облекали их – тьма; Перо разбудил её в добром докторе и вытянул наружу во всей красе.

Они начали с конечностей – с рук. Снимали кожу, резали сухожилия. Джим объяснял разницу между сдиранием и срезанием – на практике. Потом они переместились к брюшной полости. С особенным удовольствием проводили самым кончиком серпа по трепещущим органам, ласково, не взрезая.

Кукловод понимал их цель. Не только причинить как можно больше боли, но и заставить бояться. Для Мэтта, этой трусливой дряни, нет ничего хуже страха.