Портреты Пером (СИ)

– Если всё ещё будешь хотеть – пожалуйста.

– Идём с нами. Хочу тебя видеть.

– Мне нужно время, чтобы осмотреть Лайзу.

Арсений скользит пальцами по его щеке, вглядываясь в тёмные глаза. Красота имеет разное выражение. Взгляд этот – тёмный, чёрный почти, – одно из них. Кивает и направляется к ждущему Кукловоду. Явно зол – вон как смотрит. Но ему никто не обещал слепого поклонения.

– Я подожду.

Шуршание – Джим склоняется над скрюченной за «троном» рыжей.

Арсений приваливается к стене, прикрывая веки. Спешить некуда.

Джим прикладывает указательный и средний пальцы к подрагивающей шее девушки.

Собирает в голове картину произошедшего.

Арсений жив. Если верить Джеку (а кому ещё верить в этом особняке, как не брату-экстрасенсу), у него исчез ореол. Исчез ореол – равно – перестал умирать. Очень резко. Безо всяких действий со стороны внешнего мира.

Сид может лечить. Джим всё ещё помнит холодные пальцы Леонарда на шее и у сердца, помнит У-Син, составленную для Джека. Кто знает, где ещё нашёлся источник энергии, который был способен восстановить умирающего.

Подтянуть к себе сумку, залезть в неё рукой. Не глядя нашарить стетоскоп.

– Арсений, я могу тебя осмотреть?

Он подходит ближе, покорно садится на пол и разводит руки в стороны.

Джим качает головой, вдевая стетоскоп в уши.

– Сначала Лайза. Ты пока сними бинты.

Пока Перо шуршит, Джим слушает её. Сердцебиение, дыхание в норме. Физическое состояние приемлемое.

Осмотр Арсения занимает ещё меньше времени. Два пальца под челюсть – пульс (около 80-ти ударов в минуту), стетоскопом – сердцебиение (ровное) и дыхание (чистое).

Зажившие, затянутые розовой плёнкой новой кожи ладони стали шоком. Джим даже в свои руки их брал осторожно, медленно и недоверчиво.

– Ничего, – Арсений, тоже смотрящий на шрамы, странно усмехнулся. Поднял голову. – Теперь – идём. Надо работать.

Джим в последний раз проходится пальцами по его ладоням, выпускает.

Приму это как факт

Арсений самоисцелился

Резко

Просто приму как факт

– Райан! – Сидящий у стены Форс резко и злобно вздёрнул уроненную голову. – Лайза на тебе. Физически она не пострадала, я ничем помочь не могу.

Мэтт осторожно открыл люк винного погреба. Сверху уже листья нападали. Ветра не было, чем их сшибло? И тихо вокруг, как на кладбище.

Голова почти перестала болеть. А вот ужас какой-то, суеверный, муторный… Остался он.

Крышка люка сдвинулась легко. Внутрь уходили ступеньки, в темноту. По спине пробежал холодок. Раньше-то он точно знал бы, лезть или не лезть куда, а теперь… Чутьё отбило.

Сколько так не было памяти? Откуда у Алиски наркота? Её и у марионеток-то нету. Нету и не было. Где бы хромая достала? Только если с Файрвудом… Да нет. А где тогда?

Спустившись на высоту собственного роста, Мэтт вернул на место крышку и пошёл вниз, тщательно высвечивая фонариком крутые ступеньки. Кое-где на каменной стене была плесень.

А куда мне щас-то, а?

Он остановился снизу лестницы, у входа в погреб. Ряды полок-сот, много пустых (Дракон бухлишко потаскал, конечно). Вроде ничего опасного, пустой погреб. И лестница пустая. Вот у неё-то как раз в феврале Дракон в капкан попался. В пыли на полу следы – свои. Ботинки. Не спускалась сюда Алиса. Ей бы, хромуше, до кладовки с едой добраться.

Сучка эта теперь в логове ждёт. Ловушку даже её куриных мозгов сделать хватит.

Голову вдруг обнесло, всё поплыло. Хватанулся за стену. Мелькнуло багровым вроде, всё прошло…

И темнотища. Фонарик…

Мэтт присел на корточки, шаря по земле у нижней ступеньки. Нашёл, и… стекло расколото.

И в сумке другого нету.

Потерев налитые болью виски, он пнул в темноте сломанный фонарик и медленно, шаря по полкам, пошёл к лестнице.

Поднявшись к выходу, сел на пороге.

В коридоре серое всё. Из окон серо, на улице тоже серо было. И мороз по шкуре. Дрянь.

В логово нельзя, Алиска убьёт и не почешется. Выследить её надо. За едой в кладовочку всё равно пойдёт, никуда не денется.

А мы…

Голова болела всё сильнее.

Элис давно стащила неудобное бальное платье. Обнажённая, стоит посередине комнаты, закрыв глаза (левая нога чувствует тепло от пятна собственной крови на половицах). Ей не тепло, не холодно, ощущения глупого тела тают в смазанном ворохе чувств обитателей.

Смятение.

Страх.

У некоторых – отчаяние или близость к панике.

У некоторых – саможаление.

Кто-то ещё хорохорится.

Она поднимает руки, позволяя себе раствориться в этом. В растущей силе, которую продолжают подкармливать глупые марионетки. Ещё немного – и стены дома, подобно материнскому чреву, раскроются, и полностью сформировавшаяся Элис огнём и чумой пройдётся по миру. Нужно лишь погрузиться пальцами во влажную, гниющую кучу их эмоций, и пить их, пить…

Это и есть свобода. Самодостаточность. Когда не нужен виляющий хвостом Трикстер, и можно не держать его больше в теле Мэтта.

Элис протянулась к сбившейся во дворе кучке (Рой, Дженни, Нортон, Зак, Оливия, Соня – перебрались сюда из подвала). К Нортону не подберёшься, а остальные – сбиты с толку, перепуганы без светоча-Пера. Жалеет себя обозлившаяся Соня, мучается головной болью Оливия. Дженни гаснет. Не хватает силёнок и дальше растворять вокруг себя тьму.

В винном погребе – особый десерт. Мэтт. Трясётся от страха и злобы. Улыбаясь, Элис погружает в него свои пальцы.

Потом – выше. В бальной зале остались Энди и Райан с сошедшей с ума Лайзой. При нынешнем пиршестве раздражение Форса – пресный хлебец.

Зато в библиотеке – оба Файрвуда, и…

Элис остановилась.

Принюхалась.

Запах Пера изменился. Сам Перо – изменился. Они с Кукловодом сейчас будто связаны подобием той паутины, что Элис распустила по особняку.

Приходится сосредоточиться. Всё внимание направить на эту парочку.

На уровне ада у Пера подведены глаза, а по рукам рассыпана вязь цветной татуировки. Но они не интересны. Пока.

Открыть глаза.

На мониторах – бальная зала. Элис подходит и в несколько щелчков меняет на библиотеку, где Перо и Кукловод уже разламывают стол.

Что-то… задумали?

Если сосредоточиться на них, понимаешь, что они оба довольны и немного раздражены.

Старший Файрвуд сидит в кресле. Тоже доволен и немного раздражён.

Младший Файрвуд стоит в дверях, придерживая чашу. Наполовину доволен и раздражён.

Элис барабанит пальцами по краю пульта, пока в библиотеке трещит стол, пока в камин летят обломки.

Спустить ловушки? Плохая идея. Необезвреженных осталось очень мало, в последние дни Форс и Томпсон с Закери постарались. Остальные – оружие одноразовое, которое можно использовать только наверняка.

Начать с их окружения? Отвлечь, сбить с толку, ослабить и уже потом – нейтрализовать.

Возможно…

Теперь, когда потеряна концентрация, спина чувствует холодный воздух от окна, а Элис не любит холод. Тянет из тумбочки пыльную рубашку Фолла, натягивает, садится перед мониторами.

Приводит в готовность системы подъёма и ножные захваты.

Арсений, присев у камина, щёлкал зажигалкой. В камине, как разломанные кости, валялись куски древесины, раньше бывшие столом. На этом не было лака; но загораться старое дерево всё равно не спешило.

– Книжка нужна, – обернулся на Джима. – Найдёшь, которую не жалко?

– Любую, – отрезает Кукловод, кладя руку ему на плечо. А две минуты назад этой рукой он в лёгкую разломал стол.

Джим, яростный (так кажется, но холодный) выпрямленный, приносит книгу, Арсений в наглую касается его пальцев, забирая том; ладонь не болит. Так же глядя в глаза Файрвуда, разрывает книжку на листы. Ему плевать сейчас на всё. Если в ближайшие полчаса будет нечем рисовать, он начнёт делать это собственной кровью на полу как Чарли в первом акте. Он рисовал кровью со своих ладоней после испытаний.

Перо резко оборачивается. Эрика, ну конечно. Тёмные глазища, склонённая к плечу голова. Как у птицы.