Портреты Пером (СИ)

Медленно поднять веки.

Перед глазами – холодное серое небо, край его, у горизонта, подсвечивает неясным розовато-жемчужным садящееся солнце. Арсений лежит в ледяной траве на склоне пологого холма. Трава мокрая, но по холоду ясно, что скоро дождевые капли смёрзнутся. Иней. Лёд.

Но небо. Он замёрз до смерти, его колотит дрожь, но сверху есть небо. И нет треклятых стен вокруг. И есть зелёная трава, есть ветер, стремительно гонящий рваные клочья туч.

Воздух пахнет холодом, близостью снега, прозрачный, ледяной, чистый.

Арсений смотрит в небо. Широкое. Больше, чем можно вообразить. Иногда в разрывах туч, темнеющих до глубокой синевы, остро мерцают осколки звёзд. И в каждый такой миг, когда взгляд улавливает быстрый взблеск, сердце замирает такой же острой радостью.

Всё за этот чёртов миг.

Всё оставшееся мне время за это.

Всё.

И никто не отнимет. Он тут один, и это его. Жизнь дарит напоследок, грустно и приветливо улыбаясь своему любимчику. Полный бокал коллекционного вина, протянутый перед смертью. Можно пить, вбирать, ощущать, не спеша, распробовать, и – до дна.

Колотун утихает.

Он шире распахивает веки, вдыхает до боли в лёгких, жадно вслушивается, осязает под пальцами шершавый мокрый песок и стебли травы. Срывает травинку, языком перенимая её холодную влагу, разрывает зубами, ощущая слабую горечь сока.

Он опрокидывает в себя мир, драгоценный подарок.

Розоватый край горизонта медленно наливается багрянцем, вспыхивает, протягивая по чёрной траве сверкающее поле капель, подсвечивает чёрные контуры туч алым, и это безумно прекрасно, невообразимо. Холодный и прозрачный запах снега, сырых корней, земли, ветра. Шелест травы, далёкие, тревожные и зыбкие в сгущающихся сумерках крики птиц, от которых, кажется, вздрагивает воздух…

Полнота окружающего мира втекает в него до края, до мучительной невозможности исхода, всегда разная и неповторимая. Но у рубежа, когда миг полностью становится его, он краем глаза замечает рядом какое-то движение. Поворачивает голову.

На траве рядом лежит Тень.

– Ты же слепой! Какого…

Арсений поднимается. Разом всё очарование разрушается. Ветер ледяной, он промок и замёрз вусмерть. Зубы стучат.

Тень, в каком-то странном облике, между человеком и формой, кивает.

– Мы должны были слиться. Тем художником ты управлял, когда у него мозг разваливался! Чего тебе теперь надо?

Он не отвечает. Перо медленно тянет руку, но касаться не решается. Вместо этого трогает траву. Травинка рассыпается под пальцами, а когда он поднимает голову вверх, видит привычное багровое пространство Ада.

Тени рядом уже нет.

– И чё это за шняга? – Нэт скептически осматривает ряд стеклянных баночек с нахлобучками из кусочков марли и канцелярских резинок, которые Джек привязывает к стволу дуба.

Но от неё поддержки особо ждать не приходится, Нэт – девушка конкретная, спасибо банки подержала. Джек привязывает последнюю банку, в которой мокрица уже начинает вести себя беспокойно. Запрокидывает голову к небу. Сквозь багровое мерцание экрана проглядывают низкие серые тучи. Кажется, с утра освещение нисколько не изменилось.

– Это… скажем так, вот когда первая мокрица сдохнет – паниковать рано, – Джек слез обратно, отряхнул руки от мха и мелких чешуек коры, налипших на бинты и пальцы. Вытер пот со лба, проклиная высокую влажность воздуха. – Когда сдохнет третья, что посередине – можно уже начинать. Ну а когда последняя – мы все дружно выйдем на полянку и устроим массовую истерику. А так как я нихрена не вижу даже перед собой, периодически смотреть за их состоянием поручаю тебе.

– Вас понял, – отрапортовала девушка насмешливо, прикладывая ладонь козырьком ко лбу. Но Джек каким-то шестым чувством угадал, что ей тоже страшно. – Это... Арсень в себя не приходил, не в курсе?

– Сами ждём, – Джек постарался выкинуть из головы чёртовых мокриц и бледные руки Пера, аккуратно уложенные забинтованными на покрывале. – Ладно, я в дом пойду.

– Бывай, – кисло отозвалась девушка.

Спустя два часа, когда Джек вышел во двор проверить мокриц, Энди всё ещё пытал Лайзу: усадил её на скамейку и заставлял неотрывно смотреть вверх, фиксируя, на сколько секунд она начинает видеть экран проклятия. Результаты тщательно вносились им в блокнот.

Здесь же была неразлучная парочка Дженни-Нортон, он караулил в дверях, она сидела на лавочке рядом с Лайзой и скатывала высушенные бинты. Между Джен и рыжей на скамейке стояла корзинка с термосом. В ней же находились ворохи бинтов и те, что уже свёрнуты в рулончики.

– Вижу, – в очередной раз мрачно сказала Лайза. Под затылок ей подложили подушку, чтобы шея так не затекала. – Раз, два, три, четыре, пять… Исчезла. Примерно пять секунд.

Джек, засмотревшийся на багрово мерцающую плёнку, помотал головой. Проверил насекомых. Двигались они вяло, но ни одно не умерло, и пока что это опровергало предположение Энди о том, что экран проклятия медленно опускается вниз.

Дженни скатала очередной желтоватый от многочисленных стирок марлевый рулончик и уложила его на дно корзины. Джек тоскливо покосился на термос. Хотелось чаю.

– Полагаться на наше субъективное восприятие времени было бы неразумно, – выдал вдруг Энди. – А мои часы несколько минут назад остановились. Нужны новые.

– У Пера были, – Джек пожал плечами. – Принесу сейчас.

У самой двери он услышал голос Лайзы:

– Опять. Раз, два…

Внутри дома была темнотища, и, чтобы добраться до комнаты Пера, понадобилось минуты две – по стеночкам.

Джим нёс вахту над Арсенем не один. С ним сидел злющий и недовольный Кукловод. На данный момент они устроились друг напротив друга.

Маньяк уставился на брата так, будто тот чем-то серьёзно ему насолил во всех воплощениях. А Джим сидел с древним томом на коленях. Возможно, пытался читать, до того, как их потревожили, а теперь смотрел на Джека странно и с подозрением.

– Я... слушаю, – произнёс с замедлением.

– Часы нужны. Отстегни там их от Арсеня, – попросил Джек, махнув рукой в сторону неподвижного Пера.

Джим потянулся к руке бездыханного Арсеня, провожаемый убийственный кукловодческим взглядом. Отстегнул. Подал.

– Возьми. Они... — Поднёс к уху, — остановились, кажется. Молчат.

– Тьма, – Джек, ругнувшись, всё же взял часы. Он и сам уже слышал, что они не идут. С минуту тряс их, пытался завести, ещё раз потряс. Перевёл взгляд на этих двух. – А ещё часы в доме есть?

– Я давал марионеткам несколько наручных, – подал голос Кукловод. – Были у Энди, почти уверен, что у Роя есть парочка.

– Вот именно что были. – Джек сунул неработающие часы в карман. – Ладно, пошёл.

– Тоже поищу.

Кукловоду определённо не сиделось. Он и до этого-то ёрзал беспокойным задом, а теперь и вовсе с кровати слез. Потирает кисти рук друг о друга.

– Не могу уже тут время терять. Файрвуд, – Джиму, – проснётся Перо, дай мне знать.

– Интересно, как…

Джек возвёл глаза к потолку.

– Вы за него ещё подеритесь. Фазаны, блин, в брачный период.

Первым делом он навестил Роя.

У бывшего подпольщика впрямь была заныкана парочка часов, но, по словам подпольщика, сегодня ночью крякнули последние. Джек отдал ему арсеневские, попросил починить хотя бы одни и понёсся по комнатам.

Часов нигде не было. Испытательные предметы «часы» в детской и прихожей давно уже не шли, но на то они и испытательные предметы.

В зимнем саду он столкнулся с Кукловодом. Тот стоял у дивана и разглядывал дохлую змею. Увидев Джека, скривился (наблюдать дохлую змею ему нравилось явно больше).

– Как успехи?

– У Роя часы ломаные. Я отдал ему от Пера, обещал починить.

– Я проверил все, которые были в комнатах и настенные на кухне. Стоят. А не должны были.

– Поищу ещё.

Стоять тут и разговаривать с ним не было никакого желания.

Оббежав все комнаты, пару раз наступив на какие-то листы, которые на втором этаже разложил по полу ползающий с рулеткой Форс, Джек вспомнил про подвал. Там давненько уже жили старые механические каминные, ещё Билл притащил в мае. У них не было секундной стрелки, но это хоть что-то.