Loving Longest 2 (СИ)

— Что за чушь! Тебя кто-то трахнул, и ты не знаешь, кто это был? — Саурон хлопнул рукой по столу.

— Я… я был на празднике в загородном доме Финголфина на Тол Эрессеа. То есть дом принадлежал совместно Финголфину и Финарфину. Король тэлери Ольвэ и король ваньяр Ингвэ построили этот дом для того, чтобы порадовать их мать Индис. Финголфин и Финарфин жили там в детстве с матерью и потом их дети часто проводили там лето. Это было торжество в честь окончания учебного года. Меня пригласил Аракано, мы ведь сидели в академии на одной скамье. Мы были все вместе, старшие нас оставили; я очень много выпил — все выпили; помню, что кто-то из близнецов — сыновей Феанора заплёл в косу Финдекано шнур от занавески, и когда Финдекано попытался встать, на него упала деревянная штанга, на которой она висела, и он чуть не сломал себе нос. Я хотел выйти на улицу, и тут, у лестницы меня кто-то схватил под локоть сзади. Он сказал мне очень тихо: «Хочешь ещё вина? Давай спустимся в погреб». В прихожей не было света. Мы спустились, он сзади поддерживал меня; когда мы пришли, он потушил фонарь. Верхнюю дверь он закрыл, и там, в погребе, была кромешная тьма. Он поднёс чашку к моим губам, и я почувствовал хмельное… очень вкусное, такого за нашим столом не было… что-то очень сладкое, густое, оно пахло вишнями, и я сказал ему: «Как сладко». И тут он прижал меня к стене, обнял одной рукой за плечи, а другой прижал к себе мои бёдра и сказал: «Ты сладкий. Ты самый сладкий на свете». Я был совсем пьян, не мог пошевелиться, а он… он стал снимать с меня штаны. Я ничего не мог понять, и сказал ему: «Зачем ты меня раздеваешь, я не хочу спать… я же не буду спать тут, в погребе», а он ответил: «Спать ты не будешь». Он стал меня трогать ниже пояса, потом посадил к себе на бёдра; я сказал — «Что ты делаешь, для супружеских дел есть женщины!» — а он сказал мне — «Женщина не дала мне того, что я возьму здесь». Он взял меня; я всё время чувствовал этот сладкий запах… мерзкий… всё моё тело им пропахло. Потом он одел меня и ушёл, я остался там… Утром я очнулся и ушёл; ни с кем в доме я не говорил.

— С ума сойти, — сказал Саурон насмешливо. — После этого ты не получал от него никаких предложений? И ни от кого ещё? Он не давал о себе знать?

— Нет, — ответил эльф-Андвир.

— Ну хорошо, — ответил Саурон. — Будь любезен никому больше не повторять свой рассказ.

— Я и сам не хочу, — сказал тот.

— Итак, — обратился Саурон к своим помощникам, — скорее всего, это был взрослый, женатый эльф — судя по тому, что «женщина не дала» ему того, что он хотел. То есть Феанор, Финголфин, Финарфин или, в крайнем случае, Куруфин. Говорят, что у Маглора какое-то время была жена или вроде того, так что мог быть и он: тогда, скорее всего, он как раз быстро бросил жену, когда понял, что ему неприятно спать с женщиной. Конечно, если он предпочитал такие сношения, не всякая женщина на это пойдёт. Но я думаю, скорее всего он имел в виду иное…

— Но ведь это мог быть и сам Мелькор, — сказал тихо Гватрен.

— Нет, мой милый, это вряд ли, — рассмеялся Саурон, — но видишь ли, Мелькор может быть удивительно привлекательным, когда принимает облик невинного юноши, только вступающего в жизнь. Я думаю, что этот герой-любовник из погреба как раз вкусил таких радостей в его обществе, а потом, когда наш владыка нашёл себе другую игрушку, он почувствовал себя одиноко. Ну ладно, Андвир — буду называть тебя «Андвир», ты уж не обижайся — отдохни, приди в себя, а там, может быть, у меня найдётся для тебя поручение… как для Андвира. И будет ещё несколько вопросов. А если ты будешь откровенен со мной и будешь вести себя хорошо, я могу и попробовать вернуть тебе твоё эльфийское тело… со временем, конечно, когда износится это.

Когда Саурон вышел, Гватрен вдруг схватил со стола Натрона клубок ниток и швырнул эльфу-Андвиру, воскликнув:

— Mana i óma? (Что такое гласный звук?)

Тот инстинктивным движением мгновенно перехватил его и ответил:

— Lerina thúle (свободное дыхание).

— Если ты хочешь продолжать выдавать себя за спутника Финголфина, — сказал Гватрен, — то научись никогда не выговаривать th на месте s. Lerina súlë, и никак иначе. Не спорю, во время разговора с Майроном ты держался хорошо, но ты всё-таки можешь сбиться.

— А в чём дело-то? — спросил Натрон. — Я и сам говорю так же.

— Натрон, — ответил Гватрен, — ты говоришь так, потому что ты Перворожденный и все эльфы вначале так говорили. Хорошо известно, что в Валиноре почти все квенди стали вместо th выговаривать s, и только Феанор и его приближённые продолжали упорно произносить th во всех этих словах. Я не знаю, что он тут наплёл, но это нолдо из дома Феанора.

— Ты-то откуда знаешь? — злобно спросил эльф-Андвир. — Почему это ты, синда и прислужник Моргота, задаёшь мне вопросы из нолдорской азбуки?

— Все квенди слышали о Феаноре, — сказал Гватрен. — И если твоя фэа действительно покинула тело пятьсот лет назад, то тебе следует знать, что хотя на квенья здесь уже почти никто не говорит, по книгам мудреца Румиля учатся по всему Средиземью не только нолдор.

— Феанор что, был совсем ненормальный? — пожал плечами Натрон. — Зачем говорить не как все? Тебя же не будут понимать.

— Феанор хотел, чтобы его мать называли Мириэль Therindë, «Вышивальщица» - так, как её называли при жизни, — пояснил Гватрен, — а не Serindë.

— Подумаешь, «вышивальщицу» нашли, — буркнул Натрон. — Это я эту Мириэль научил всему, что она знала. Все нолдо сумасшедшие — и Феанор, что вцепился в это th, как собака, и остальные — что ни с того, ни с сего стали говорить по-другому. Да нет, я его понимаю, конечно, — ведь я сам, если выполнял заказы нолдорских князей, подписывался своим собственным именем — Холлен, а то «Насрон» и мне не очень нравится…

— Послушай, ты, — обратился Гватрен к эльфу-Андвиру, хлопнув рукой по столу. — Я очень хочу знать, зачем ты рассказал всю эту чушь про изнасилование в подвале Майрону, если ты явно не Алдамир. Откуда ты всё это взял?!

Натрон встал и выдернул клубок из рук «Андвира».

— Сиди, жди здесь, — сказал он ему. — Гватрен, выйдем, поговорим. — Он указал приятелю жестом на дверь в дальнем углу зала.

Они подошли к двери, и Гватрен сказал:

— Почему я должен тебе верить?.. Послушай, если со мной что-то случится, тебе не поздоровится.

— У меня нет дурных намерений, Гватрен: позволь мне тебе всё объяснить, прошу тебя. Мы всё-таки друзья, — сказал Натрон. — Хотя, может, ты меня другом и не считаешь…

— Считаю, — сказал Гватрен. — Я думаю, мало кто стал бы ухаживать за мной и лечить меня, как ты. Даже хотя это тебе приказал Майрон после того, как я побывал в его подземельях, ты делал это, как друг.

— Пойдём, — сказал Натрон.

Они шли вниз через толщу скал; ниже, после пластов серого гранита, вокруг них начали вспыхивать странные светящиеся кристаллы; камень стал алым, синим, фиолетовым; иногда среди скал словно бы переливались маленькие зеркальца. Двое эльфов, наконец, пришли в крошечную комнату с фиолетово-голубыми стенами; на одной из стен были странные, чуть светящиеся перламутровой голубизной, узоры — спирали, змейки, линии, звёздочки: они словно бы метались по поверхности, бежали в разные стороны, как будто бы тот, кто начертал их, отчаянно пытался выразить нечто невыразимое.

Ни одно слово из сказанного в этом помещении не могло достичь никого — ни Мелькора, ни Манвэ, ни Варды — разве что только самого Эру Илуватара. Майрон уже неоднократно в этом убедился и иногда использовал комнату для того, чтобы давать инструкции ближайшим приближённым. Как-то Майрон объяснил Гватрену, что стены комнаты — это обломки великого светильника Валар, Иллуина, построенного задолго до появления и эльфов, и людей. Знаки на стенах представляли собой письменность, которой пользовались сами Валар, и которая, как признался Майрон, была неизвестна даже ему, хотя, конечно, он говорил на валарине — языке Валар. В такие минуты голос Майрона резко менялся: Натрону становилось очень страшно, а Гватрену в этом голосе что-то казалось очень странным, неправильным — он никак не мог понять, что.