Loving Longest 2 (СИ)

Андрога и Андвира родичи не особенно любили: их матерью была дочь верного эльфийским королям Борлада из дома Бора, а сын Андрога Белемир и вовсе родился от местной женщины из дома Хадора Златовласого: он унаследовал раскосые глаза и резкие черты лица от деда, Ульфанга-младшего, сына Ульдора, а от матери — белоснежную кожу и золотые волосы. Зато среди остальных жителей Хитлума Андрог поначалу пользовался доброй славой: рядовые воины-истерлинги считали его истинным вождём, да и местные скрепя сердце признавали, что внук Борлада не так уж плох. Андрог был умнее многих собратьев: он читал книги, расспрашивал стариков о древних временах, знал не только синдарин, но и квенья. Потом он стал говорить соплеменникам, что им от Мелькора никакого толку уже нет: награбленные богатства растрачены, о мире, покое и достатке можно только мечтать. Даже когда Андрог объявил, что поклоняется другим Валар и стал приносить Оромэ и Нессе кровавые жертвы, как некогда его предки-истерлинги приносили их Мелькору, от него не отвернулись: напротив, он нашёл множество последователей.

Белемир мог бы сказать, что день, когда зловещий посланник Мелькора (теперь он знал, что это был Келегорм) оставил от Андрога лишь безголовое тело, поставил крест на всех его надеждах. Но на самом деле он чувствовал, что затея отца ничем хорошим не кончится. Само по себе принесение людей в жертву Белемир не считал чем-то дурным: ему лишь не верилось, что это может привлечь внимание Валар. Даже если Оромэ даровал силу и удачу детям нолдор и других эльфов, он не обязательно должен был отозваться на призыв людей. Да и завоевать любовь подданных таким образом трудно, даже если на дереве со вскрытыми венами будут висеть только дети рабов: ведь в рабов нередко обращали тех, кто не мог заплатить долг, остался сиротой или просто случайно убил княжескую лошадь или собаку.

Если бы Андрог погиб несколько лет спустя, было бы легче. Но сейчас Белемир был слишком молод: в качестве вождя его не приняли бы. Да и у отца было много врагов… Вот если бы рядом был дядя Андвир! Старший брат отца, умный, опытный, больше пятнадцати лет служивший Саурону и знавший многие тайны. Белемир встречался с дядей лишь пару раз, но он произвёл на него впечатление.

Они с отцом уже давно не имели от Андвира известий. После гибели отца, скрываясь в лесу, Белемир увидел на дороге Гватрена, который как-то приезжал к ним с Андвиром. Поскольку Гватрен был один, Белемир всё-таки осмелился приблизиться к эльфу и спросить, что случилось с его дядей.

Гватрен ответил:

— Прости, юноша, но твоего дяди уже нет в живых. Майрон казнил его за непослушание.

Белемир замер; затем он взял себя в руки и спросил:

— Как? За что?

— За что — тебе не подобает знать. Как? — запер его в морозильнике в подвале, где он проводит свои опыты. Надеюсь, его смерть была быстрой. Ты хотел ещё что-то спросить?

— Нет, — сказал Белемир и ринулся обратно в лес. Он без сил опустился на снег, закрыл лицо руками.

Но потом он встал и пошёл в своё лесное убежище. Уже через неделю он наизусть затвердил обе отцовские книги. Если б не мороз, его дом было бы легко отыскать — кругом рядами были разложены трупы животных и птиц. В розовых закатных лучах зимнего солнца Белемир снова и снова выкрикивал заклятия. Пот градом тёк с его лба: у его ног в ужасе метался, пытаясь взлететь, заяц, в которого он вселил душу вороны.

Белемир пошёл на отчаянный шаг: он решил сам явиться к Саурону, зная, что рано или поздно его всё равно найдут и предполагая, что тот захочет поставить его умения к себе на службу, а может быть, со временем и поможет вернуть отцовское достояние. Пока его предположения отчасти оправдывались: общаясь с Сауроном, Белемир понял, что тот действительно был против казни его отца и несколько раз неодобрительно высказывался по поводу царившего в Хитлуме хаоса.

Белемиру мечталось, что, может быть, они с дядей смогут объединить вокруг себя людей Хитлума — и истерлингов, и местных эдайн. Юноша втайне надеялся, что дяде был известен какой-то важный секрет Саурона или даже самого Мелькора, — и узнав его, можно будет диктовать Саурону свои условия. Но для этого прежде нужно было вернуть Андвира к жизни.

С рыжеватых волос Андвира и с его одежды стекала вода. В магических светильниках Белемира пылало земляное масло, и жёлтые, алые и зелёные пятна света разливались в лужах влаги на мраморном полу. Белемир достал из-за пазухи магическое покрывало, покрытое похожими на детские простыми чернильными рисунками; приглядевшись, можно было увидеть, что изображают они небесные сферы, звёзды, дремлющих в безднах чудовищ и спускающиеся в подземный мир светила. И он начертил новый рисунок на полу; бросил в большую зелёную лампу алый порошок и несколько сушёных листьев и костей.

Тихо, но пронзительно он обратился к Андвиру:

— Я призываю тебя, дух умершего; призываю именем великого, неумолимого божества; приди ко мне этой ночью; прими вид, который ты отверг. Призываю тебя именем Судьбы всех Судеб, возвратись ко мне, будь со мной ночью и днём!

Белемир коснулся золотым жезлом глаз, ушей и рта Андвира; он повторил:

— О дух, обитающий в воздухе, я призываю тебя; приди, услышь мои слова, взгляни на меня, отвечай мне! Оживи это тело! Пусть он встанет и говорит со мной!

Знаки, начертанные на покрывале смешанной с чернилами кровью человеческих жертв, казалось, начали светиться тусклым зелёным светом.

Тогда Белемир произнёс заключительные слова на валарине:

— AÞĀRAIGAS! PHANAIKELŪTH! AKAŠĀN! (Солнце! Луна! Он изрёк!)

Синие, окровавленные пальцы Андвира задёргались; в груди послышался какой-то звук. Сначала это был просто ровный, тихий животный вой; потом он превратился в стон мучительной, невыразимой боли. Белемир отшатнулся: слышать это было тяжко даже ему.

Наконец, Андвир открыл остекленевшие серые глаза, из которых полились горячие слёзы.

— Дядя? — спросил Белемир на родном языке отца и деда.

Андвир в страхе и недоумении смотрел на племянника. Белемир протянул к нему руку и осторожно коснулся рукава успокаивающим жестом. Он подумал, что дядя мог на службе у Саурона забыть истерлингский язык и сказал несколько слов на той разновидности языка эдайн, на которой говорили люди дома Хадора. Тот, наконец, что-то понял и сказал:

— Man natyë, atan? (Кто ты, смертный?)  — спросил Андвир.

Белемир на мгновение опешил. Он не мог понять, почему Андвир ответил ему на квенья — древнем языке эльфов-нолдор, на котором даже не все они говорили сейчас.

Но он быстро соображал и не строил иллюзий. Какой же он дурак! Это значит, что он вызвал дух одного из лежавших здесь, в покоях Саурона, эльфов. Он же знал, что, хотя Саурон мог манипулировать и душами смертных, с эльфами было много легче — они не покидали Арду насовсем, уходя Путём Людей.

Белемир оглянулся по сторонам. Кто же это мог быть? Испуганный юноша со светло-русыми, почти белыми косами, на вид синда — хотя нет, скорее тэлери, раз он, как говорил Саурон, пришёл с Финголфином из Валинора? Высокий рыжий эльф, чьё изуродованное тело покоилось рядом с телом Андвира? Черноволосый нолдо с кротким лицом и длинными ресницами, которого льдины Хелькараксэ почти разорвали надвое? И ведь в теле Андвира не обязательно оказался дух эльфа-мужчины: может быть, сейчас с Белемиром говорила юная девушка в сером платье или вмороженная в лёд за витриной светловолосая женщина в косынке. А могло быть и так, что тела этого нолдо в зале вообще не было: дух эльфа мог оказаться здесь потому, что он отчаянно тосковал об одном из погибших сородичей, чьё тело здесь лежало. Вспомнил Белемир и о том, что однажды рассказал ему под страшным секретом, шёпотом, в последнюю встречу слегка подвыпивший Андвир: в личных покоях Саурона, в его коллекции редкостей есть якобы тело необыкновенно прекрасного эльфа, которое он не показывает никогда и никому…

— Ты понимаешь синдарин? — быстро спросил Белемир (он читал на квенья, но поддержать разговор не смог бы).