Портреты Пером (СИ)

– А тут, понимаешь, хорошо хоть сделку успели оформить… В один день слёг, хрен его знает, что моим старым внутренностям надо, – он вздохнул и покачал головой. – Да и денег вывалить пришлось… Эти ж грёбаные морды английские, ты ж знаешь, что здесь за бесплатная медицина? Хуже нашей, ей-богу. А, да чего там, – махнул рукой, улыбнувшись, – давай ещё по чаю и о плохом не будем.

Арсений, кивнув, разлил по кружкам остывающий чай.

В девять их, уже вовсю обсуждающих, где бы достать водки, – ну, чтоб уж совсем аутентично за встречу, – растащили по комнатам. Правда, новый знакомец успел в закрывающуюся дверь пригласить его к себе, как из больницы выпишутся, ему родственники прислали недавно посылку с домашним мёдом, самогоном, копчёным салом и банкой солёных огурцов – только распаковать успел, как слёг.

Возвращался к себе Арсений хоть и под конвоем недовольного медбрата, зато улыбаясь до ушей.

До половины десятого втихушку при свете настенного светильника фотографировал в разных ракурсах разломанный шоколад в распечатанной фольге.

Фольга загадочно поблёскивала, шоколад густо и ароматно пах какао и швейцарским качеством.

Ну хрен ли вам

Подарок Джонов

Твою длять вот именно так – длять

Арсений, улёгшись щекой на покрывало (наполовину – на фольгу), вдыхал запах шоколада. Рядом чернел бок затисканного за несколько часов фотоаппарата. Мягкий свет от бра лежал на нём невесомой золотистой плёнкой.

Давно в руках не держал

Почти мыльница

Я так фотографирую

Как на мыльницу

Мыльница

Не мыло

Шоколадка

Его утянуло в тёплую, пахнущую шоколадом темноту. Он слышал своё размеренное дыхание, при каждом вдохе-выдохе фольга под щекой тихо и ломко шуршала, но звук не будил.

Из дрёмы выдернул не скрип, нет – двери тут открывались бесшумно, а – что? Волна воздуха? Шаги?

Зашедший сначала распознался глазами просто как пятно, но нос сразу учуял – Джим. Или даже не так – мистер Файрвуд. Запах отличался от того, который помнил Арсений – что-то хвойное, тяжело-древесное, пряное.

– Мне на тебя жаловались, – негромко.

– Хочешь, – начал Арсений задушевным тоном, не отрывая щеки от фольги, – я сам тебе на себя пожалуюсь?

– Спасибо, мне хватило.

Джим, смотря на него нечитаемым взглядом, принялся разматывать тёмно-коричневое кашне.

Арсений зевнул, громко щёлкнул зубами.

О своих посиделках и принятом приглашении на сало с самогоном он решил благоразумно умолчать.

Поэтому просто смотрел на Джима в ответ, пытаясь понять, что это вообще за фрукт такой.

Ну, ничего, если настроен он серьёзно, я мно-о-го за эту ночь узнаю

И получу ноутбук.

– Ты не мог бы лечь в более… стандартную позу?

Кашне отправилось на спинку стула, пальцы Файрвуда, слегка застопорившись на первой пуговице, начали расстёгивать пальто. В конце фразы на губах дока появился даже намёк на улыбку.

Слегка встрепанный – в пределах нормы, а на волосах поблескивают капли. На улице, значит, дождь.

– Ты не поверишь, но переворачиваться неохота, – поделился Арсений доверительно. – Не переживай только, когда доберёшься до брючного ремня, я точно перевернусь. Рефлекс сработает. Знаешь, как мне от деда в детстве доставалось?

– У нас не было принято бить детей.

Раздевшись, повесив аккуратно пальто на спинке, Джим присел на его кровать. Провёл прохладной ещё рукой по его волосам.

– Переворачивайся на спину, – твёрдо.

Арсений, пока запястье было над ним, быстро втянул запах. Тот самый, хвои, разогретой солнцем смолы и пряностей.

Хм, это он к визиту так подготовился, интересно?

Но перевернуться всё-таки перевернулся, зашуршав повсюду разложенной фольгой. При этом продолжал разглядывать Джима сквозь лёгкий прищур. Фотографировать пока не тянуло.

Тот молчал. Перебирал его пряди, обволакивал взглядом тёмных глаз. Явно разглядывал. Потом пальцы, выскользнув из волос, обвели скулы, вниз – по шее, по руке. И, взяв его забинтованную ладонь в свою, прижался щекой к выступающим из-под бинтов пальцам.

– М-м-м… чаю хочешь? – поинтересовался у него Арсений, наблюдая мерцание дождевых капелек в густых волосах и край подсвеченного лампой уха. Джим прижимался к его руке как ребёнок к самой любимой игрушке, которую считал потерянной, и вдруг, после всех слёз, страхов, воплей и истерик, – нашёл. – Мне тут кипятильник подогнали, можно от розетки в кружке греть.

Мать твою сколько прядей седых

Не было столько

Ну точно совершенно не было

– Арсений, я всё же врач, – негромко и слегка хрипло. От пальцев не отлепился. – Кипятильник будешь тут включать без меня. Если хочешь чая, я просто схожу за чайником.

– Да ну… думал, тебе надо. С мыслями собраться. А лучше чая для этого ж ничего…

Арсений неловко пошевелился и угодил локтем в фольгу с кусками шоколада. Она громко и колко зашуршала в тишине.

– С моими мыслями всё в порядке. Невозможно десять лет находиться в раздрае.

Джим слегка отстранился от его пальцев, одарил ускользающей улыбкой и прижался губами к едва оставленным костяшкам.

Арсений запустил пальцы свободной руки в его волосы. Насколько смог. И принялся просто поглаживать, ощущая на коже дождевую влагу, пропитавшую пряди. Это было странно. Вообще всё было странно.

– Я как будто сейчас не в своём времени, – сказал наконец чуть хриплым – от банального волнения – голосом. – В особняке всё было проще. Во, чёрт, сказал. Целый день формулировал.

– А у тебя было время формулировать? – Джим поднял на него смеющиеся – теперь точно – глаза. – Но это и нормально, Арсений. Как ни печально, пока что ты тут на птичьих правах. Твоё место – там.

– Моё место – там, – повторил, разглядывая Джима во все глаза. – Да. Я это сегодня понял.

Тот кивнул, отрываясь от его руки. Взял её в свои ладони.

– Но я не меньше рад видеть тебя из-за этого. Я очень скучал.

– Да я как бы понял, – Арсений мягко надавил ладонью на его затылок, склоняя над собой. – Давай уже. Так проще будет.

Джим наклонился, закрывая глаза, приник к его губам. Он ощутимо дрожал, касался его не успевшими как следует согреться пальцами. А целовал не быстро, но будто стараясь насытиться, впитать… Иногда почти разрывал касание, просто глубоко дыша, и тогда Арсений мягко скользил языком по его губам. Несколько мгновений, после чего Файрвуд снова склонялся ниже, медленно углубляя поцелуй, будто тонул – всем собой – в непонятной тьме. И чувствовалась при этом какая-то тоска. Очень странная, очень далеко запрятанная тоска. И её никак не получалось распробовать поцелуем.

Ощущение утекало сквозь пальцы, как свет. Есть – и не можешь осязать.

Нужно было идти дальше. Осторожно – не смять бинты – скользить под свитер Файрвуда горячими пальцами, чувствовать, как он отзывается – будто просыпаясь, будто только-только прорастая собой в реально происходящее.

И страшно не хватало чувствительности ладоней. И бинты не сорвёшь, как бывало в особняке. Даже не потому, что Джим разозлится, а потому что впервые Арсений всем собой чувствовал, насколько необходимо выздороветь как можно быстрее. Руками тоже.

Довольствовался пальцами. Кончики, фаланги – по коже поясницы, прогладить дорожки большими пальцами – и вверх, вызывая судорожный, быстрый и словно украдкой – вздох в ответ.

Поддаётся

Давай, расскажи о себе. Расскажи, чего ты хотел все эти годы

Мне важно разделить эти годы с тобой

Ну так что?

Джим с глубокими вдохами-выдохами скользит губами вниз, к шее. Прижимается горячо к бьющейся жилке за ухом – пальцы левой руки туда же, потом подушечками вниз, к кромке бинтов, и прижать её, дрожа, к коже. Проводит по краю плотной повязки.

Вторая его рука на затылке. Сжимает волосы, изредка, на секунду, ослабляя свою хватку, чтобы сделать сиплый вдох.

Кровать слегка вибрирует – это док торопливо скидывает обувь и залезает, зажимая бедрами его ноги. Склоняется, замирает над ним. Смотрит, тревожно, пылко, будто стараясь взглядом передать ему что-то, что сказать не может.