Портреты Пером (СИ)

– Джим, – еле слышным, охрипшим шёпотом и почти умоляюще. Пальцы слегка поглаживают его бёдра, взгляд сцеплен с его взглядом, с тёмной, отражающей мягкие световые блики глубиной. Прорывает, ищет. Что – Арсений и сам бы не объяснил толком, но не находит, и от этого под горлом больно давит тоска. – Ты как чёртова… луковица. Дохренаста слоёв и не пойми где суть.

Тот слегка хмурится. Губы дёргаются в намёке на улыбку, а потом, шумно выдохнув, Джим упирается лбом в подушку, справа от головы Арсения, тихо, почти неслышно, выдыхает что-то нецензурное, на тему «ёбаной жизни».

– Арсен… ний, я с ума схожу, – негромко, хрипло, будто это выплёскивается из него толчками, а он проговорить не может. – Тебя отпустить… знаю, надо, но там же… до сих пор вспоминать тяжело, а тебе… тебе идти туда. Ч… чёрт, смотрю на тебя, у тебя только заживает всё, кожу на руки… зачем пересаживали, а? Бессмысленно, чёрт возьми…

Его пальцы, неловко вплетённые в волосы Арсения, сжимаются.

– Эй, я как бы не из сахара под дождиком, – Перо утыкается в его шею, целует горячую кожу. Мешают волосы, и он осторожно убирает их ребром ладони. – Переживём, слышишь?

– Я это знаю, – отзывается сварливо. – Ты бессмертный, кажется. Ты мне вообще ещё горы обещал, так что никуда не денешься.

Пальцы выплетаются из волос, невесомо гладят скулы, а потом Джим впивается в его губы. Уже не неторопливо, не щадя их разбитость, а жадно, отчаянно, даже стукаясь зубами. И вот это – захлёст его отчаяния в смеси с жаждой обладать им, с желанием чистым и тёмным, окончательно бьёт в голову. Кружит, как стакан виски залпом или острый, мокро-снежный горный воздух. Врывается в душу и невыносимо-щемящим комком сжимается в груди. Тело само подаётся навстречу. Арсений выгибался бы сейчас как кот, если бы не бинты. Подавался бы развратно, подставлялся бы под его врывающиеся отчаяние и жажду. Поощрял бы её, доводя Файрвуда до безумия.

Джим пальцами проскальзывает под полу халата, не касаясь бинтов – вниз, под резинку трусов, крепко обхватывает напряжённый член.

Бедром чувствуется – сам он тоже нехило возбудился – вон как ткань брюк спереди натянуло. Арсений слегка проходится кончиками пальцев по выступу, поглаживает. Правда, Файрвуд будто и не чует. А может и не чует – сосредоточившись на ощущениях своих губ и пальцев. Скользит кольцом ладони по стволу, размазывая выступающие капли быстрым движением большого пальца, периодически уделяет время яичкам.

Его новый запах волнами проникает в мозг, заполоняет мир тёмно-алым. Похож на прежний, только у того пряностей не было, и аромат легче, не такой тяжёлый.

– Арсений… – дышит хрипло, куда-то в район ключицы, – сядь…

Стоит подтянуться, устроиться так, чтобы опираться спиной на подушку, как губы Джима касаются его шеи – везде, за ухом, под челюстью, под подбородком.

Вот последнее точно – приём запрещённый.

Арсений слегка запрокидывает голову, закусывает губу, наблюдая за действиями Джима из-под полуприкрытых век.

Горячая рука продолжает орудовать в трусах.

Вторую Арсений хватает, принимаясь выцеловывать длинные пальцы. Каждый в отдельности и все разом, скользя носом по горячей ладони. Долго не выходит, Файрвуд сам тянется целовать, высвобождает руку.

Внутренности сжимаются от его поцелуев, слегка обдаёт тёплой волной.

Джим, губами – ниже, к ключицам. Скользит по ним языком, почти невесомо, а свободная рука пробегается пальцами по тому месту, где у котов находится холка. Слегка сжимает, гладит, вдавливая кожу. Джим выцеловывает край повязки, опоясывающей грудь, языком слегка проникая под бинт. После, вздыхая, будто собираясь погрузиться в воду, высвобождает член Арсения из трусов и опускается на него влажным кольцом губ.

Скользит вниз. Медленно, ощупывая горячим языком каждый миллиметр, слегка толкая им отвердевший ствол. А опускаясь почти на полную, негромко стонет, щекоча вибрацией набухшую, безумно чувствительную головку.

Рука сама собой ложится на его волосы. Бинты, мать их, но пальцами вплестись можно, сжимать пряди…

Джим крепко обхватывает ствол пальцами. Пальцы второй сосредотачиваются на яичках, отяжелевших, вызывающих тянущее ощущение внизу живота. Гладят, мнут, в то время как первая помогает скользящему по всей длине рту.

Горячая, скользкая хватка. Перепад температур, то внутри, то снаружи, где стынет влажная поверхность. Дразнящие прикосновения языка.

всё продался чёрт

Арсений слегка выгибается в пояснице и стонет сквозь прикушенную губу. Джим на секунду замирает. Глубоко вдыхает – головка, погружённая почти в горло, чувствует движение воздуха. Слегка дрожит, а потом ствол чувствует, как вдоль него в рот погружается ещё что-то твёрдое.

Палец. Средний.

Нутро предвкушающе сжимается, и секунду спустя – да. К инстинктивно сжавшемуся входу приставляется обильно смоченный слюной палец. Кружит, подготавливая, и медленно проталкивается внутрь, попутно ощупывая стенки.

С двух сторон: с одной – горячий, потрясающе приятный рот, с другой – нащупавший простату палец. Касается её будто бы вскользь, будто бы слегка, ритмично с движениями губ, а по телу от точки соприкосновения расходятся сладкие спазмы. Заливают, затапливают сознание горячей волной, смывают остатки рассудка и угасают – вплоть до нового острого касания.

Язык выглаживает поверхность ствола. Потом, когда губы смыкаются над головкой, будто целуя, кружит по ней, дразня, вылизывая.

Внутри – ритмичные толчки. Быстрей, не давая очередной новой вспышке время, чтобы угаснуть, обрывая её на самой кульминации и тут же порождая новую, оглушающе-горячую, до сжимающегося нутра сладкую, невозможно-мучительную, и это – невыносимо.

Запрокинуть голову, закрыть глаза, стонать сквозь зубы, только слышать совершенно непотребное похлюпывание – губы Джима снова обхватили член, – и чувствовать. Всем собой, будто лишившись кожи.

Нарастает внутри, точкой, шаром, захлестывает сначала низ живота, после – по окружности, по всему телу расплывается, шумит в голове…

Он с тихим вскриком вцепляет пальцы в растрёпанные волосы Файрвуда, сжимает.

Джим, последний раз шумно вдохнув – это слышится как-то глуховато – сглатывает. Головка чувствует движение мышц его горла. После, позволив члену выскользнуть изо рта, утыкается лбом куда-то в солнечное сплетение. Тяжело дышит.

– Ох, мать твою… – Арсений откидывает голову на подушке, шумно втягивая воздух сквозь зубы, и дальше не выдерживает: снова вцепляя пальцы в волосы Джима, сжимает взлохмаченные пряди и негромко смеётся. – Я тут… уже минуту мысль пришла… и как же не стыдно…такое-то творить… перед беге-мо-о-о-тиком…

Последнее он почти провыл сквозь смех, ещё сильней вдавливая затылок в мягкую боковину подушки.

– Звиняй… это… нервное… – почти всхлипами. Только пальцы сильней сжимаются во встрёпанных джимовых волосах. – Щас… заткнусь…

– Посмотри на морду этого бегемотика, – последний раз чмокнув его около пупка, Джим садится прямо. У уголка его губ поблескивает светлая капля. – Мне кажется, он даже не заметил.

Вместо ответа Арсений притягивает его к себе. Попутно успевает краем бинта на левой руке вытереть выступившие от смеха в уголке глаз слёзы.

– Мне так спокойно не было уже чёрт знает сколько – наверное, с того дня, где я тебе пообещал эти хреновы горы, – сказал куда-то в его шею. – После был проклятый портрет, потом убийство, потом бессознанка с кошмарами и призраками, потом – ваше молчание.

– А я ощущаю себя донельзя глупо, – Джим признался с небольшим запозданием. Успел даже немного посопеть ему в макушку. – Мой палец в твоей заднице, а ещё и самому разрядиться надо.

– Да-а, вот палец в заднице… – размышлительно протянул Арсений, поглядев в потолок. – Джим, а Джим, а я лаймовый чай хочу. На тумбочке. Палец можешь не убирать, если тебе так интересней.

– А помыться не хочешь? – Лицо Джима с вопросительно поднятыми бровями оказалось напротив его лица. Палец, однако, не вынимал. – У тебя ноги в шоколаде. У меня тоже.