Портреты Пером (СИ)

– Я вспылил. – Он остановился в дверном проёме. – Понимаю, что ты действовала из необходимости. Просто если что ещё такое будет – ты лучше сразу скажи.

Женщина подняла голову от книги.

– Обязательно, брат. Я больше не сделаю ничего за твоей спиной.

Арсений смотрел на неё и не понимал, то ли сможет доверять ей по-прежнему, то ли нет.

А, всё равно. Теперь-то уже

– Там… к Пасхе готовятся… – неуверенно мотнул головой куда-то назад, в сторону коридора. – Я опять ухожу. Прямо сейчас.

Она кивнула.

– Да, понимаю. Арсений… что именно сказала Аластриона? Кроме проклятия?

Что я чёртов заяц. А потом я в это поверил.

– Сказала, что её дочь по-прежнему жаждет убивать.

– Алисе нельзя умирать, – Тэн смотрела почти с болью. – Если погибнет она, проклятие свершится в ещё одной фазе. А следом умрёт Джон.

Арсений постучал пальцами по раме.

– А если никто из них не оставит детей? В смысле, тогда проклятие…

– Леонард погиб в пожаре, не продолжив род Ливеллин. – Исами не отводила взгляда. Ладонь в витках алой ленты машинально поглаживала страницу книги. – Но у него осталась сестра, помнишь? Джон Фолл – потомок сестры Лео.

Арсений с шумом втянул в себя воздух.

– Вот дрянь. Так носителем может быть кто угодно? – он дождался кивка Исами, чтобы уже иметь полное право впасть в меланхолию. – Это как какая-нибудь чёртова генетическая болезнь вроде гемофилии…

Японка захлопнула и отложила книгу.

– Проклятие неискоренимо, – констатировала непроницаемым тоном. – Просто здесь, в этом доме, эпицентр его притяжения.

Ночь. Темно. Джим не может заснуть. Бессонница стала почти привычным состоянием.

Слева – ровное сопение Джека. Младший отрубается, стоит ему только принять горизонтальное положение. Но это нормально для его темперамента и образа жизни – с тех пор, как он снова примкнул к фракции, он совершенно не сидит на месте. Как раньше. И это хорошо, и сам Джек теперь гораздо довольнее, это органично для него. Джим готов на что угодно, только бы Джек был в порядке. Насколько это вообще возможно в этом долбанном особняке.

В этом долбанном особняке…

Мысли шуршат в голове, сухо, противно, как паучьи лапки или кусок стекловаты. Потрескивают ломкие волокна, скребут по склизкой поверхности мозга.

Тяжело так – когда не можешь заснуть по полночи. Иногда помогает думать о деле. Иногда думать о деле страшно и тревожно, это только разгоняет едва появляющуюся сонность.

Подполье собирает термовакуум. Установка для считывания отпечатков пальцев нескольких лет давности. Когда Джим два дня назад попытался вникнуть в принцип работы – он же тоже участвует в деле – Райан бросил несколько слов насчёт напыления парами металла, а потом сказал, что это Джиму не нужно и не понадобится. Его работа в другом. Джим, как человек, разбирающийся в химии, в общем-то понимал, как действует собираемое устройство – разряд электричества, вырванные ионы, частицы, оседающие на предмете и проявляющие папиллярные линии многолетней давности. Но хотелось занять себя работой. Да, Форс прав, он чудовищно рационален, но информация, пусть и лишняя, точное знание, помогают в другом. Они дают уверенность. Надёжность. А уверенность и надёжность – это то, чего Джиму сейчас очень не хватает.

Но Форс только фыркнул и потребовал бутылку азотной кислоты.

У двери шуршание. Тихое. Сегодня Джек засыпал в обнимку с Табуретом. Это была очень забавная картина – с одной стороны синий плюшевый кот, с другой – чёрный и настоящий. Джим не стал выгонять животное, только дверь оставил приоткрытой – если Коту убежать потребуется. А перед тем, как выключить настольную лампу, док ещё некоторое время любовался на дрыхнущего брата. Младший очень умиротворяюще дрыхнет.

Что будет дальше?

Что ждёт нас?

Когда мы выйдем?

С вечера болит в груди, слева. Это раздражает, неимоверно раздражает, как не может глупая мышца понять, что здесь ей лечения не светит? Элементарные профилактические меры, которые возможно обеспечить – Джим обеспечивает. Питание, физические упражнения, снижение нагрузок и прогулки на свежем воздухе. Ещё немного и можно будет снимать с себя звание врача – так мало он работает. Не больше шести часов в день. И в библиотеке – некоторое время. Маргарет уже более уверенно вскрывает нарывы, но доверять ей операции серьёзнее по-прежнему нельзя. Плохо. Очень плохо. Джим – ненадёжен, сердце может подвести в любой момент. А последствия могут быть вплоть до парализации.

Страшно.

Темно.

Джим, стараясь не шуршать, вытирает покрывшийся испариной лоб. Раньше такого не было. Тоже… один из признаков – повышенная потливость.

Если Джима не станет – что будет делать брат, Арсень? Доктора не будет, а они постоянно попадают в передряги. Смерть Джима ударит по общему состоянию обитателей. Что тогда начнётся? Кому можно доверять? Кто при повторении первого акта останется человеком?

Кому доверять?

Джек засопел, переворачиваясь на другой бок.

Джим повернулся к нему лицом. Его глаза привыкли к темноте и теперь различали белёсое пятно одеяла на раскладушке. Самого Джека не видно, но знание, что он – тут, перед глазами, успокаивает. Даёт не надежду, но цель. Любой ценой защитить и его, и Арсеня, дожить до того момента, как проклятая дверь в прихожей откроется. Даже если из неё выйдут только они трое. Или даже двое. Если придётся бороться за выход, Джим пойдёт по головам. Проложит путь скальпелем, прогрызая ход сквозь мягкие ткани остальных. Выбор между клятвой Гиппократа и ими, двумя – это отсутствие выбора.

Я не был таким…

Я же врач, всегда мечтал спасать жизни…

Эти мысли всплыли откуда-то из глубин подсознания, робко, как бледное бензиновое пятно на луже. Это, конечно, правда. Джим, который был раньше, попытался бы спасти как можно больше, любой ценой.

Это не изменилось.

Я тот же.

Просто теперь для меня важна цена.

Теперь у меня появились те, кто дороже пациентов.

Слева всё ещё болит, глухо, раздражающе. Боль давит на грудную клетку, иррадиирует в челюсть, и в плечо немного. От неё кружится голова и жжёт в желудке.

Выжить!

Рука почти ощущает прохладу скальпеля. Лезвие проходит сквозь ничтожное, несуществующее сопротивление тканей, и руку заливает тёплая, ласковая жидкость. Темнота перед глазами взрезается красными линиями, капает на нос, на лоб, на пальцы, удерживающие скальпель.

Если Кукловод, если Джон, любой из них, сделает что-нибудь с Арсенем, Джим вскроет им желчный пузырь. Наживую. Джим столько раз оперировал прилегающие области, что мог бы попасть в него без пальпации. Он проткнёт желчный хирургической иглой, вставит трубку, а потом зашьёт полость. Аккуратно, как можно лучше зашьёт. Без антисептиков. И человек будет гнить заживо, а боль из-за поступающей в полость желчи сделает последние дни его существования сущим адом.

Хотя, Джим не верит в ад.

Знать бы, когда именно Арсень приведёт в исполнение последнюю часть плана. Знать бы – дату, время. Тогда они смогли бы отвлечь прорвавшегося Джона. Беспорядки, крушение в комнатах – это отвлекло бы. Особняк, испытания, марионетки – это то, что служило Джону поведенческим ориентиром слишком долго, у него должен был выработаться рефлекс на беспорядки. Потом – проще, лишь бы переждать состояние аффекта. Потом – диагностировать состояние, успокоить, закрепить его больное сознание.

Лайза вечером принесла фотографии. И на носителе – папки нераспечатанных, смотрели в его комнате. Арсень даже их, личную папку создал. Джим не разбирается в графическом искусстве, не понимает ничего в этом, но даже он, просматривая папки, чувствовал, будто Арсень – рядом, водит курсором по каждой из них, рассказывает.

А у нас сегодня была Пасха, Арсень…

Шоколадные яйца готовить было не в чем, но Дженни умудрилась наделать шоколадных шариков. Немного, по одному на каждого, Закери досталось два. Он поделился с Джеком. И Джек сегодня был такой радостный, Арсень, ты бы видел… даже я был счастлив, смотря на него.