Факелы на зиккуратах (СИ)

Альбрих неторопливо поднял руку, провел пальцем по его челюсти, волосам, положил руку на шею, начал поглаживать ее.

– Не стоит забывать это, государственный сиротка, – наконец ответил он. – Господин Первый Консул.

Фабиан схватил его за запястье и сжал. Первый не сопротивлялся.

– Вы едва ли позволите кому бы ни было забыть это, – перестав улыбаться, произнес он.

Альбрих прижал его к себе свободной рукой. Он был возбужден, Фабиан ощутил это; Фабиан сам был возбужден, и первый не мог не заметить, он самодовольно ухмыльнулся.

– Я не позволю тебе забыть это, – ответил он. – На остальных мне плевать.

Он перестал улыбаться; едва ли у него получился бы оскал. Альбрих смотрел на Фабиана полыхавшими глазами, затем потянулся к его губам. Фабиан отпрянул. Он был зол.

– Не сметь! – оскалился он.

Альбрих замер, перевел дыхание, заставил себя улыбнуться.

– Уже, – подняв руки, миролюбиво произнес он. – Зря…

Фабиан отступил назад. Альбрих смотрел на него, словно чего-то ждал; затем он склонил голову к плечу, криво улыбнулся.

– Мальчишка, – выдавил он, – мальчишка.

Он ушел в спальню, аккуратно закрыл за собой дверь. Тишина в комнате ощущалась всей кожей, она была недружелюбной, сырой, вязкой и холодной; в этой тишине тяжело было дышать, еще тяжелее – думать. Из-за закрытой двери доносились звуки от перемещений, затем – тишина. Фабиан с ненавистью смотрел на нее, он ненавидел себя за слабость, не физическую – он мог отправиться на марафон и пробежать его с завидным результатом; он мог взобраться по крутому склону на высокий холм и там станцевать джигу; он ненавидел себя за слабость, лишавшую его воли, обернувшуюся вокруг него анакондой и льстиво шептавшую: ну что ты упрямишься, глупый мальчишка, дверь не заперта, туда войти – два шага, толкни ее, насладись тем восхищением, которое он готов был тебе – … бросить, подачкой, государственному сиротке, упрямому мальчишке, этот самовлюбленный первый консул, который привык, что весь мир вращается вокруг него, который требовал, чтобы весь мир вращался вокруг него, который уже и не помнил, что когда-то он бегал в школу в ботинках своего старшего брата, если верить официальной биографии, и весь мир вращался вокруг других людей. Альбрих был уверен, что Фабиан сдастся, рано или поздно – но поддастся, прогнется в полном соответствии с его капризом, подчиняясь, покоряясь. И дверь была незаперта, Альбрих был уверен в Фабиане, в Тимбале – и в себе.

Фабиан пытался убедить себя, что он выиграл схватку или по крайней мере не проиграл ее. Во рту ощущался странный привкус, кисловатый, желчный, слюна была вязкой, и медленно проходило опьянение. Первый Консул открыто домогался его. Первый Консул угрожал ему. Первый Консул наверняка не сомневается, что получит свое. Кровь пульсировала в висках, ее шум оглушал, и руки отчего-то сжимались в кулаки. Этот ублюдок ведь не сомневался, что практикант зарыдает от великой чести. Верить, что Фабиан будет первым, считать, что он станет последним – глупость какая. Это осознание задевало, било наотмашь, могло быть не самым болезненным, но уничижительным. Государственный сиротка, обязанный быть счастливым оттого, что великий государственный муж снизошел до такого потребительского внимания. И при этом слабость, то отпускавшая свои кольца, то сдавливавшая их, напоминала о болезненном возбуждении, которое требовало удовлетворения, о неохотном восхищении Альбриха, которое елеем проливалось на самолюбие Фабиана; а сверх того – восхищение, и недоумение, и растерянность, и благодарность, и восторг, и много чего еще, что делало Фабиана немым, что не позволяло ему обсуждать Первого Консула ни с кем, а особенно с Аластером – тот бы всласть поскалил зубы. И попытка убедить себя, что он поступил правильно, что он молодец, черт побери, казалась беспомощной, глупой. Кислой, как дешевый хлеб.

Выйдя из апартаментов первого, хмурый, трезвый, недовольный Фабиан встретился взглядом с Тимбалом. Внимательным, изучающим, недоумевающим. Осматривающим пристально и выискивавшим для него одного значимые детали. Недоумевающим. Фабиан сухо пожелал ему спокойной ночи и пошел к себе в комнату. Ему хотелось позлорадствовать, а получалось рычать от злости. Это что, входит в список обязанностей – первому подставляться? Тимбал не сомневался, что так и будет? И ярость, белая, полыхающая ярость: не он первый, не он последний.

Альбрих игнорировал Фабиана. Инструкции он цедил, в его сторону не смотрел и отпускал в адрес Тимбала двусмысленные шуточки, которые были значимы только им двоим. Тимбал охотно улыбался, у этого орангутана была невероятная улыбка – белозубая, открытая, юношеская, смотревшаяся чуждо на его дубленом лице и при этом удивительно уместная. Это пренебрежение было болезненным, но более всего – мимолетный взгляд первого и знающая улыбка: а я знаю, а я специально, дерзкий мальчишка. Фабиан отвечал бесстрастным взглядом, по крайней мере, он хотел думать, что именно таким был его взгляд, но желание зубами вцепиться первому в хребет, когда тот самонадеянно подставлял спину, было огромным. И под этой бурей чувств – еще одно, совсем невнятное, но очень сильное, плотское, карнальное, не эротичное – для этого оно было слишком безобразным, и не бывшее похотью: все-таки у этого чувства было лицо.

Перелет из пятьдесят четвертого округа обратно в столицу был быстрым, будничным, что ли. Члены комиссии лениво переговаривались о пустяках и делились планами о том, какие рестораны они посетят. Свита первого была вымотана. Тимбал сидел в укромном уголке, ссутулившись, и дремал. Альбрих бросил Фабиану сухое: «Кофе», – и отправился в личный салон. Вставая, Фабиан заметил, как Тимбал бросил на него настороженный взгляд. Или ему показалось. Потому что когда, идя к автоповару, Фабиан оглянулся на него, тот мирно дремал, свесив голову на грудь.

Первый сидел в кресле, вытянув ноги, и смотрел какую-то инфопередачу. Фабиан поставил на столик перед ним поднос.

– Садись, – приказал емуАльбрих. Фабиан остался стоять. Альбрих поднял голову. – Н-ну, каких ядов мне следует опасаться в моем кофе?

– Мне ознакомиться с последними докладами паникеров от науки о вреде кофе? – холодно осведомился Фабиан.

Первый скривился.

– Оставь, – недовольно протянул он. – Ты лучше скажи: ты в чашку плевал? Нужно звать Никоса с антидотом?

– Увы, я не подумал о таком изящном способе мести, – процедил Фабиан.

Первый засмеялся. Затем он повторил свой приказ:

– Садись. Составишь компанию. Сядь! – рявкнул он, заметив, что Фабиан продолжал стоять.

– Вы уверены? – вежливо осведомился тот. Первый смотрел на него.

– С тобой – нет. Садись, – куда мягче произнес, почти попросил он.

От такой неожиданной смены его настроений Фабиана передернуло, у него в голове взвыла сирена и заполыхали красные буквы: «Опасность! Опасность!». Он подобрался, готовясь контратаковать, а первый смотрел передачи, пил кофе, пересматривал бумаги. Время от времени он лениво позевывал; на Фабиана он не обращал никакого внимания. Только когда командир экипажа попросил пристегнуть ремни, Альбрих повернулся к Фабиану.

– Н-ну, Фальк ваан Равенсбург, – вальяжно спросил он, – как командировочка? Веселая, правда?

Первый не притворялся. Он был доволен собой. Фабиан же подозревал, что успехи миссии не были выдающимися. Члены промышленного совета были скорее разочарованы. Лоббисты северных энергодобывающих компаний злорадствовали. И только первый торжествующе улыбался.

– Обхохочешься, – сардонично отозвался Фабиан.

– Не будь идиотом, Равенсбург, – благодушно усмехнувшись, сказал Альбрих. – За пять лет четыре компании слились в две, и пешки их руководства сидят в энергосовете. Промышленники переделили поставщиков и дружат со строго определенными людьми. Особенно учитывая, что сын одного из энергодиректоров женится на дочке железного барона. А она, дорогой практикант, приходится троюродной племянницей шестому консулу и в свое время очень хотела сидеть в Магистрате. На кой мне нужны сильные коалиции? Пусть у них голова болит о том, как получать свои прибыли, выплачивая зарплаты, соответствующие северным. Ну и прочие прелести вроде социальных квот. А мы пока развлечемся с очень недовольными консулами.