Факелы на зиккуратах (СИ)

– Ну? – выдавил он.

Фабиан стоял, выпрямившись, смотрел на него, не скрывая брезгливости; первый выпрямился.

– Выполнять, – почти нежно повторил он.

Фабиан направился к автоповару. Он вернулся с чашкой кофе. Первый стоял посреди комнаты в расстегнутой рубашке, сунув руки в карманы брюк, смотрел на него, скользко, неопределенно улыбался и ждал. Скорее выжидал. Фабиан застыл на мгновение, но все-таки поставил чашку на стол.

Первый враз оказался рядом с ним. Фабиан выпрямился и оказался в его объятьях.

– Милый непокорный практикантишка, – прошептал он, гладя Фабиана по животу. – Чертов упрямый мальчишка… невыносимый гордец…

Фабиан покорно подставил шею под его губы. Альбрих жарко дышал у него за спиной, проводя языком по коже за ухом, на затылке, гладя грудь. Фабиан ударил его локтем в солнечное сплетение, и еще раз кулаком в живот, и еще раз коленом в пах. Затем он оттащил обмякшего Альбриха в спальню, раздел и уложил в постель. Утром он же будил его. Первый с трудом встал, пошатываясь побрел в душ, вернулся оттуда в приемлемом состоянии. Фабиан стоял рядом со столом, на котором первого ждал завтрак.

Альбрих подошел к нему вплотную.

– Сгною, – прошептал он.

Фабиан едва заметно усмехнулся.

– Посмейте, – прошептал он в ответ.

========== Часть 11 ==========

Фабиан неожиданно обнаружил себя стоящим рядом с первым и – наедине. Даже Тимбал, стоявший ближе всех, тихо шипел на охранников метров в пяти от них, и не было слышно ни его слов, ни интонации. Первый сидел в кресле, развалясь, всем своим видом демонстрируя презрение к переговорщикам, и лениво подносил ко рту стакан с водой. Фабиан, блаженно бездействовавший после бесконечных суетливых переговоров, совещаний, снова переговоров, оглядывал помещение. Члены магистрата были уверены в том, что переговоры могут закончиться вполне пристойно для всех сторон; Никоса Тимбала такие мелочи не интересовали, а куда больше беспокоила невозможность достойно обеспечить безопасность Первого Консула в первую очередь и членов Магистрата про между прочим в старом административном комплексе и убогонькой по столичным меркам гостинице; Фабиан раздумывал, как бы оформить в пристойную статью свои наблюдения за тактикой ведения переговоров и с кем бы обсудить их так, чтобы без околичностей, и так, чтобы собеседник не ужасался, а вполне цинично разбирал по косточкам совершавшееся. Первый же торжествовал. Это было очевидно Эрасту; это было заметно Фабиану.

– Ты становишься моим талисманом, Равенсбург, – неожиданно сказал первый.

Фабиан недоуменно посмотрел на него.

– Простите? – холодно произнс он.

– Прощаю. – Первый поднял на него глаза. – Помнишь тех идиотов? Я помню. – Он перевел взгляд на Тимбала, затем на членов магистрата, прилетевших с ним. – Я готовился к неделям кровавой грызни, а получил соглашение на условиях центра за жалкие пару дней. Эти идиоты тоже начинали так здорово, и посторонним было страшно-страшно, особенно этим толстобрюхам из магистрата. А оказывается, что мы их доломаем к завтрашнему вечеру. Ты оказываешь на меня отличное воздействие, государственный сиротка.

Первый закинул голову и, прищурившись, посмотрел на Фабиана.

– Несмотря на своеобразные методы воодушевления, – ехидно добавил первый.

– Обращайтесь, господин Первый Консул, – скупо улыбнулся Фабиан и отвернулся.

Первый угрожающе засопел.

– Поговори мне, щенок, – процедил он. Фабиан хмыкнул, негромко, но очень отчетливо. Первый поставил стакан на стол и резко встал. Он бросил Фабиану: – Свяжись с Эрастом. Сводку по делопроизводству мне на стол к ужину.

– Под каким соусом?

Первый развернулся, склонил голову, улыбнулся так любезно, как получается только у тигровых акул. По коже Фабиана пробежали мурашки, и отчего-то это было так возбуждающе, так приятно.

– Господин Первый Консул, – вежливо добавил Фабиан, глядя прямо ему в глаза.

Альбрих неожиданно отказался злиться. Он ухмыльнулся и подмигнул. У Фабиана непроизвольно сжались кулаки; его обдало жаром, и он уже который раз за эту идиотскую практику и особенно за эту идиотскую командировку почувствовал яростное возбуждение. Рядом с первым находиться – все равно что жить на вулкане. Идиотам – тепло, умным – страшно, и Фабиан упрямо лез ближе к жерлу, подумал он с сарказмом.

Первый настоял на том, чтобы Фабиан составил ему компанию за ужином. Это было почти похоже на цивилизованный ужин, и Фабиан вел себя почти благопристойно. И первый не угрожал, не насмехался, не оскорблял. Он внезапно начал проявлять интерес к личной жизни Фабиана, требуя, чтобы тот рассказал о друзьях, о том, что он делает в свободное от учебы время. не отвечать на невинные по форме вопросы было неловко, отвечать значило открывать свои слабые стороны. Первый был тем еще гадом, все, что узнавал, использовал против противника; Фабиан не мог таковым считаться, не вышел ни возрастом, ни положением, но первый упорно настаивал, что ему бросили вызов, и упорно этот вызов принимал. Сама жажда знать о нем что-то незначительное – с точки зрения Фабиана, разумеется – вызывала в нем подозрение и упрямое желание сказать как можно меньше. Фабиан парировал, огрызался, вместо ответов задавал встречные вопросы, а первый все подливал вина себе и настаивал, чтобы и Фабиан не отказывался от халявного пойла. У него алчно поблескивали глаза, кривился в двусмысленной ухмылке рот; Фабиан все явственнее слышал в его словах неясный пока еще подтекст, и становились все более многозначительными паузы. Вести беседы с таким первым было очень сложно: на каждую нейтральную фразу он реагировал жалящей остротой или репликой, сочившейся ядом, и отреагировать на нее верно было крайне сложно, не реагировать – невозможно. Фабиан был вынужден защищаться. Затем, разозлившись на себя, он начал откровенно грубить, и от Альбриха словно жаром полыхнуло, он оскалился, как бы в улыбке, он сощурил глаза, как бы в усмешке, подался вперед, как бы показывая заинтересованность, и усилил натиск, как бы признавая его равным. Фабиан облокотился о стол, тоже наклонился вперед. Ему померещилось, что они и не за столом вообще сидят, а стоят друг напротив друга на поляне в лесу где-то на границе ночи и утра, и напротив горят не серые глаза Альбриха, а желтые волчьи, и поблескивают в волчьем оскале белые клыки.

Фабиан следил за Альбрихом, готовый если не за нож ухватиться, то сжать кулак, чтобы нанести удар, перехватить руку, которую тот занесет для удара, увернуться от челюстей, сам наброситься, если Альбрих решит, что наигрался достаточно. Был бы он зверем, у него давно бы шерсть на загривке стояла дыбом.

Альбрих поставил оба локтя на стол и переплел пальцы рук.

– Ну? – промурлыкал он. – Что мы будем делать дальше, государственный сиротка?

– Я могу только предполагать, что требует от вас ваше государственное «мы», – откинувшись на спинку стула, ответил Фабиан. – Хочется верить, что вы не обессилели настолько, что не сможете самостоятельно отправиться в спальню.

Альбрих тихо засмеялся.

– А если нет? – откинувшись назад, полюбопытствовал он.

– Я вызову начальника охраны и врача, – ответил Фабиан, и его голос угрожающе зазвенел. – Плохое самочувствие первого консула в такой опасной ситуации не может не являться делом государственной важности. Вызывать?

– Не стоит, – отмахнулся Альбрих и встал. Фабиан встал за ним. Альбрих обошел стол, остановился рядом с ним, потянулся к его уху и прошептал: – Хотя если тебе нравится, когда на тебя смотрят…

Фабиан неторопливо повернул к нему голову. Альбрих ласкал глазами его волосы, дышал глубоко и неторопливо и едва уловимо улыбался.

– Вы настолько беспомощны, что при прочих равных обстоятельствах обязательно нуждаетесь в костылях? – размеренно отозвался Фабиан. А внутри у него все кипело, и пальцы словно сводило судорогой, и казалось, что на них растут когти, которыми можно, которыми следует вцепиться в плоть. Альбрих смотрел ему в глаза. И Фабиан добавил: – Господин Первый Консул.