В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

Когда тебе хорошо, ты, конечно, можешь пожертвовать ради дорогого чем-то менее значимым, но как только ты сам становишься этой «менее значимой» жертвой, даже во имя так же чего-то невероятно дорогого, почему-то молчать после этого не всегда и не всем хочется.

Двуличие.

Неджи нахмурился.

Он не любил это слово, но понимал, что настоящих героев, которые жертвуют и мирятся со своей судьбой, не так уж и много среди шиноби, да и среди обычных людей. У всех есть то, что жалко оставлять, а у некоторых это «то самое жалкое» слишком дорогое, что они не могут молчать.

Неджи не мог искоренить это незначительное двуличие в себе. Одно дело пойти на жертвы добровольно, как на миссиях, а другое — когда самого тебя отдают на растерзание.

Тряхнув головой, чтобы прогнать эти мысли, Неджи отставил стакан в стороне, наслаждаясь теплом таверны и кладя деньги на стол.

Но его покой продлился недолго. Седзи черного входа, за которыми неустанно наблюдал Неджи, открылись; Хьюга, вызывая изумление в глазах посетителей и хозяина, быстро вышел, забывая об усталости и тепле.

Быть шиноби — это жить в постоянной готовности оставить свой досуг и покой. Ведь главное правило шиноби гласило: тот, кто не доводит до конца свою миссию, хуже мусора.

Так было и будет всегда, до войны и после нее, с восстанием Учиха и после их убийства, с честными шиноби и грязним интригами.

Из седзи вышел парень, еще почти мальчик; он был худой и невысокий, казался хрупким и слабым, но одет был не так бедно, как тот ребенок Юкимару в Отафуку, а очень опрятно. В руках у него была огромная чаша с водой, которую он, взмахом сухих жилистых рук, выплеснул на улицу, заливая дорогу и оставляя грязную лужу растекаться дальше, просачиваясь сквозь мостовую в землю.

Повернув чашу боком и прижимая ее к себе, парень собирался осторожно пройти обратно за ширму, как до его плеча дотронулись, тут же извиняясь:

— Простите.

Неджи коротко поклонился мальчику-прислужнику, отойдя на несколько шагов назад. Он позволил прикосновением к незнакомому человеку слишком большую дерзость, и теперь он смотрел на удивленное лицо напротив чуть ниже линии зеленых глаз, испуганных и одновременно любопытных, с неприятным блеском налета циничности. Казалось, прислужник боролся с желанием остаться и уйти, и эта борьба, игравшая на сером и ничем неприметном лице, не могла быть не заметна Неджи, который тут же поспешил рассеять атмосферу неловкости:

— Скажи, мальчик…

— Простите, но я не мальчик, господин. Я мужчина. Мне двадцать.

Неджи кивнул, снова извиняясь за свой неловкий промах. По щуплой и слабой фигуре и немного детскому лицу не скажешь, что этот паренек старше него, к тому же он был низок.

— Вы здесь работаете?

— Да, — без промедления ответил прислужник. И тут же взял инициативу в свои руки: — Чем я вам могу помочь?

— У вас останавливался один человек, буквально полчаса назад, молодой мужчина, среднего роста…

Неджи кратко описал Итачи, а парень молчал, задумавшись и смотря в сторону. Когда Хьюга закончил говорить, твердо кивнул головой:

— Да, господин, я видел его. Вы хотите с ним встретиться?

— Нет, не совсем. Понимаете, — Неджи прокашлялся. — Этот человек имеет при себе одну вещь, которая принадлежит мне. Вы не можете мне помочь?

— Хозяйка не разрешает без разрешения постояльцев навещать их.

Но, заметив в глазах Неджи настойчивую просьбу, парень задумался.

— Я, может, и смогу вам помочь, но при одном условии: если вы мне заплатите за риск.

Если человеку незаменимо нужна твоя помощь, если этот человек тебе никто и так же безразличен, как тот же самый глиняный кувшин в коридоре для омовения рук, то почему бы не извлечь из этого выгоду для себя, если учитывать риск и опасность — да, Неджи все понимал, и его не возмутила эта просьба.

Делать было нечего. Даже если послать к черту Саске и его дальнейшую жизнь, а ведь Неджи помогал, потому что как любой из Конохи сказал бы, что Саске — его товарищ, — даже если этого не учитывать, то ему было любопытно было узнать: что же в чертовом свитке, из-за которого он подхватил простуду и убил два дня, из-за которого так волнуются Сай и Итачи, из-за которого Саске может окончательно сойти с ума?

Поэтому он положил в протянутую ему руку монеты, за что получил поклон. Теперь парень был настроен подсобить, затаив в уголках своих губ улыбку.

— Этот человек, который меня интересует, еще не спускался, чтобы поужинать?

Парень задумался.

— Нет, господин, он ушел к себе, сказал, что болен и остановился надолго. Но обычно мы бесплатно приносим постояльцем чай утром и вечером.

Неджи кивнул головой, забираясь рукой под плащ.

План дальнейшего действия он придумал еще тогда, когда прошлым днем по Отафуку шел по пятам Учихи Итачи. Здесь все было определенно просто и не требовало особой фантазии. Положив на ладонь маленький плотный мешочек резко пахнувшей травы, Неджи сказал:

— Заварите это с чаем и отнесите гостю. Когда он уснет, проводите меня к нему. Я не потрачу и пяти минут.

Парень взял протянутый ему мешочек и кивнул, тут же скрываясь в седзи. Они, скрипнув, закрылись, оставляя Неджи одного в темном переулке.

***

На городок медленно и не спеша опустилась удивительно теплая ночь, безветренная, тихая и спокойная, небо кое-где рассеивалось, проливая как будто нечаянно на землю бледный свет спрятанной за занавесь облаков луны.

Неджи все так же ждал, присев на землю и оперевшись спиной о стену гостиницы.

Почему-то он больше не ощущал в себе беспокойства, волнения, страха — вообще ничего. Он, прикрыв глаза, наслаждался теплотой осенней ночи, смотрел на темное, местами то серое, то черное небо, упивался музыкой сельской тишины вдали от Конохи и ее проблем, вдали от Тандзаку и его шума, вдали от всего того, что было в прошлой жизни. Неджи начинал смутно понимать: он больше не хотел ее, прошлую жизнь, не хотел целей ее существования, не хотел больше связывать свое имя со Скрытым Листом и кланом Хьюга.

История с Учиха его чрезвычайно утомила, все, о чем Неджи мечтал, это о покое и о спокойной жизни шиноби. Он готов был и дальше служить в Конохе, но за ее пределами, например, охранять ее границы, живя в небольшой хижине.

Сейчас это казалось удивительно хорошей идеей.

Каждый день смотреть на небо, даже если оно затянуто плотными тучами. Что могло быть лучше?

Мечтания Неджи и его мысли о будущем были прерваны пучком слишком яркого для ночи света из приоткрывшихся седзи и тихим шепотом:

— Вы еще здесь?

Неджи незамедлительно встал, выпрямляясь, и посмотрел на парня, державшего в руке большой подсвечник. Зеленые глаза прислужника ненадолго застыли на застежке плаща молодого господина, и он тихо спросил:

— Вы ведь шиноби?

— Да. Так что там? — Неджи не стал терять время в пустых разговорах и вопросах, его нетерпеливый тон явно дал это понять. Парень тут же отошел в сторону, косясь через плечо и заходя в темную полосу теплой улицы, чтобы шире открыть седзи и впустить в них Неджи. Тот, без единого слова поняв смысл этого приглашения, зашел внутрь, разуваясь и отставляя свою обувь в самый темный уголок.

Парень, быстро глянув по сторонам улицы, закрыл седзи, потушив свой подсвечник.

Темнота, резко вспыхнув своим бархатным одеянием, заняла полами своего плаща небольшой и тесный коридорчик, ослепляя своей бездонной чернотой глаза, которые спустя лишь минуту стали различать смутные очертания предметов вокруг.

Неджи выпрямился, неслышно ступая по холодному дощатому полу. Его провожатый шагнул к лестнице, шепнув:

— За мной.

Ступени были крепкими и не скрипели, как это делали почти все деревянные лестницы в старых домах и гостиницах, выдавая собой каждый шаг; напротив, перила, гладкие и ровные, были как будто выточены для того, чтобы приносить удобство мозолистой руке, а каждый порог, крепко сбитый на совесть, предлагал ступить на себя, на свою гладкую от постоянного хождения по ней доску темного и старого дерева.