В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Я дам вам пять минут, если хозяйка увидит, что я сделал, мне не поздоровится, — между тем еле слышно зашептал парень, минуя один из проходов. Осторожно шагнул в узкий и длинный коридор, едва освещенный маленькой свечой, чьи блики отплясывали на стене от каждого дуновения сквозняка. — Господин спит, он выпил вашего снотворного. Я постою возле двери и, если что, стукну. Когда время кончится, я зайду, — замолкая, парень остановился перед одной из перегородок.

Неджи, кивнув головой, бесшумно и быстро зашел внутрь, ныряя в теплую комнату, освещенную небольшим резным светильником.

Седзи закрылись, а Неджи, не двигаясь с места, начал оглядываться вокруг.

Все было донельзя простым, такая обстановка была в каждой гостинице вне зависимости от ее цены, репутации. Все, на чем держалась цена, это на дополнительных удобствах во дворе — по типу горячего источника, — или на плате за время пребывания. В этот раз Неджи окружали столик, умывальная чаша на нем, узкое окно и разобранный футон на татами, на валике которого спал явно, пусть и насильственным, но беспокойным и нездоровым сном Итачи.

Он, переодевшись в гостиничное юкато, тяжело дышал приоткрытым и пересохшим ртом, плотно закрыв полупрозрачные восковые веки, ресницы которых отбрасывали на лицо четкие тени, границы которых резко, без размытых переходов сталкивались с бледной кожей, изуродованной тонкой нитью шрама от ожога.

Неджи нагнулся к Итачи, нащупывая на его костлявом, узком и хрупком запястье медленный, но неровный пульс. Так же, пока ему приходилось мысленно отсчитывать слабые удары, внимательными фиалковыми глазами он рассматривал разложенные по полу небольшие разнообразные коробочки и банки с лекарствами, причем явно предназначенными не для лечения простуды или кашля; кое-какие травы, которые разложил Итачи на подстилке на татами, чтобы они высохли, Неджи точно знал — они были от болезней сердца.

Их запах, который не спутаешь ни с чем.

Изуна рассказывал, что Итачи как-то закашлялся кровью, хватаясь за грудь в рвотном порыве, и теперь-то Неджи вдруг понял, это дело серьезное, и что окончится оно скоро и с одним исходом — смертельным.

Итачи был физически истощен, это можно было сказать не только после того, как стоило взглянуть на его исхудалые и сухие руки, которые словно ссохлись — почему Саске этого не заметил? Глаза впали в глазницы, по коже разливалась страшная, неестественная серо-зеленая бледность, и почему-то само по себе выражение лица Итачи было как у покойника: спокойное и немного строгое.

Он был похож на мертвеца.

Неджи повертел в руках баночки с лекарствами, пытаясь прочитать их название.

«Я так и знал. Так и знал», — заключил он после того, как все же нашел нацарапанное на обрывке свитка название с дозой приема.

Неджи знал название этих пилюль. Друг его отца усердно пил их, а потом умер от разрыва желудочка сердца.

Но разве Итачи болел с рождения? Саске бы это знал, но он не знал. Почему он не знал?

В итоге, решив, что терять время больше нельзя, Неджи незамедлительно принялся за поиски, первым делом обшаривая вещи и сумку Итачи, но кроме как оружия, фляги с водой и каких-то бумаг с картами местностей, записями, не имеющими значения, ничего более полезного для себя он не нашел. Быстро пробежавшись по всему этому глазами, Неджи оставил вещи Итачи в покое, складывая их так, как они и лежали до этого.

Следующей была очередь одежды. Но в ней также не было того, что искал Хьюга, поэтому он, так и оставив ее сбитым комом, задумался, на время замерев и прожигая Итачи своим взглядом: куда бы он сам спрятал вещь, настолько дорогую и важную? И, вообще, держал ли он ее у себя?

Итачи внезапно простонал во сне, прохрипев на вздохе.

Судя по всему, он был слишком слаб, чтобы продолжать путь, и мог вполне задержаться тут на месяц, приводя свое состояние в порядок, но делу такое умозаключение никак не помогало.

Внезапно тело Итачи небрежно дернулось во сне. Он откинул напрягшуюся руку в сторону, возможно, ему снилось что-то неприятное или приступ случился во сне и тогда…

«Черт!»

Неджи в секунду оказался у его постели, прижимаясь ухом к неподвижной груди и слушая, как часто забилось слабое сердце Итачи, наперебой, громко, неритмично и болезненно.

На время сна, вызванного лекарством, Неджи помог только тем, что надавил на точку на груди, как учил его когда-то отец. Впрочем, на какое-то время это помогло: Итачи успокоился, но дыхание его так и не стало ровным.

Ему нужен был уход и срочное лечение, это было ясно как день. Ему нужна любовь и забота, а не ненависть. Он не выдержит давления и ненависти Саске, он погибнет, как только тот задавит его ей.

Верное, именно этого и хотел сам Итачи.

Неджи, так и не найдя того, что искал, был разочарован и раздражен своим провалом, ведь сколько он прошел, через что прошел в поисках чертового свитка, и зачем? Чтобы посидеть и уйти? Чтобы расстаться с деньгами? Чтобы понять, что Итачи уже наполовину мертвец?

Но как только Неджи собрался встать, упираясь одной рукой о край футона, тут же стиснул зубы от неприятного ощущения: нечто твердое под матрасом впилось в его кулак, сдавливая его кости и от неожиданности и не рассчитанной силы вызывая тупую боль.

Не обращая на нее внимания и проворно поднимая край футона, Неджи застыл, постепенно растянувшись в торжествующей улыбке: перед ним лежал свиток.

Учиха Итачи оказался более предусмотрительным, чем можно было себе представить. Если бы вор, также ищущий письмо, забрался сюда, то он никогда бы и близко не подошел к Итачи, если бы только не желал убить, но кто бы в здравом уме приблизился к человеку, чье пробуждение так нежелательно?

Неджи задохнулся от фееричного ощущения всплеска, от наслаждения собственной фортуной, что быстро и нетерпеливо схватил свиток, жадно раскрывая его.

Глаза медленно и пытливо пробегались по каждой строчке, вчитываясь в слоги и иероглифы, четкие, выведенные с нажимом хорошими чернилами.

По мере того, как он вчитывался, им овладевало странное и неизвестное раньше ему чувство.

Прочитав свиток до конца, Неджи свернул его, убирая к себе под плащ и вставая с татами.

Он некоторое время стоял, застыв, и ни единой мысли не промелькнуло в его голове после тех самых нескольких, прочтенных им строк. Он смотрел на Итачи. Смотрел на единственного достойного шиноби, которого он знал, настоящего и верного своей деревне — Учиху Итачи, как ни странно, предателя Скрытого Листа, который готов вздернуть его за его же жертву.

Хьюге Неджи было до отвращения противно.

Он вышел, последний раз оглянувшись на Учиху Итачи, губы которого дрогнули во сне.

***

Саске оказался терпеливее, чем о нем думал Сай, уверенно предполагая, что тот сбежит в первую же ночь, метнувшись за ослепляющей ненавистью. Но Саске был, как ни странно, спокоен и холоден, воспоминание о встречи с братом не вызывало в нем ничего другого кроме ненависти; казалось, он лишь восстанавливал силы. Он почти все время молчал, просчитывая про себя всевозможные варианты расплаты, по крайней мере, так думал Сай. Но как бы оно ни было, он терпеливо ждал своего часа — больше поступать необдуманно и глупо он не собирался.

Ему нужен был Итачи, и только, к сожалению, Неджи мог сказать, где он. А потом ни Сай, ни кто-либо еще ему не будут нужны для осуществления его мести, он сотрет с лица земли грязное зло.

О том, что будет после этого, Саске старался не думать.

Мысль, что Итачи вдруг не станет, до сих пор глубоко внутри, как бы он ни пытался выжечь это или не замечать, переворачивала и затрагивала нечто чрезвычайно уязвимое, но что-то все же в этих ощущениях непоправимо изменилось: Саске больше не чувствовал ни прежних страха, ни боли при мысли о смерти старшего брата, только горькое и тоскливое сожаление, что все так вышло.

Он знал, что был сильным, и знал, что сможет пережить и перешагнуть через все, как сделал это сейчас; получив после долгожданной встречи удар ножом в спину, он не стал обращать внимания на свою обильную кровопотерю, вставая на слабые ноги. Но так же и знал, и ненавидел себя за то, что прекрасно понимал: если бы у Итачи было хоть какое-либо оправдание, он бы его простил.