Полет к солнцу (СИ)

За еду Альбус взялся с удовольствием: все же рахат-лукум оказался бессилен побороть мучившее его чувство голода, да и скрыть неловкость легче всего, уткнувшись в тарелку. А ему было неловко, и Кею, как он успел заметить — тоже. По правде, лишь Бальфорт чувствовал себя в своей тарелке. Старик, как видно, поставил своей задачей разговорить Горация, с брезгливым видом кушавшего бобы.

— Молодой человек, а как вам понравилась поездка? Не стесняйтесь, пожалуйста, вы же видите, все здесь — люди без предрассудков. Нам интересно ваше мнение.

— Так как мое мнение ничего не изменит, я предпочел бы оставить его при себе, — Гораций, поколебавшись, посмотрел на кусочек говядины, но все-таки отправил его в рот.

— Ну что вы, — возразил Бальфорт, — любое мнение может изменить историю. Взять вот того же Мартина Лютера…

— А что он изменил, по сути? — вздохнул Слагхорн. — Власть была у церкви. Власть отошла феодалам. Кому в целом стало лучше?

— Но я и не говорил, что стало лучше, я говорил, что мнение одного человека может многое поменять. Больше века Европу сотрясали войны, резня, катаклизмы… Поэтому мнения могут быть катастрофичны, и я не стал бы недооценивать их вес.

— Подозреваю, что если я выскажу свое мнение, — Гораций промокнул губы салфеткой, — то изменения пойдут того же плана, что после мнения Лютера. К примеру, участятся железнодорожные катастрофы. Вообще, вы не обращали внимания: каждое изменение вызывать новые потоки крови?

— Но, помилуйте, если все будут так думать, мы отстанем навек, — взмахнул руками мистер Уркварт. Гораций вздохнул.

— Перед нашим отъездом ваша дочь читала младшим студентам один роман Гюго… Про Великую французскую революцию. Знаете, было забавно: она любит повторять главный лозунг этой революции, петь Марсельезу, но крайне редко вспоминает об обратной стороне медали. О гильотинах.

— И законе о врагах народа и неблагонадежных? — поддержал Бальфорт, вопросительно взглянув на Уркварта.

Тот покраснел и слегка растерялся.

— Но на совести королевской тирании… куда больше преступлений… И зато сейчас во Франции почти демократия!

— Да, — мрачно кивнул Гораций. — А гильотина все-таки сохраняется.

— А в Англии сохраняется виселица, — с омерзением поморщилась миссис Уркварт. — А уж о том, что используем мы, волшебники, я предпочту за столом не упоминать.

— Неважно, в конце концов, что там сейчас, — вздохнул Гораций. — Но если сравнивать по количеству жертв на временной период, якобинцы казнили гораздо больше. Предвижу возражения, — он встретил взгляд Альбуса, — и скажу сразу: тот, кто оправдывает террор, должен быть готов лечь под нож первым. Но ты, мой дорогой друг, скорее пошлешь других, не так ли?

— Простите, — вмешался мистер Уркварт, — но вот этого никто точно знать не может, пока не дойдет до дела.

— Почему же, — усмехнулся Слагхорн.— Ваша дочь мне как-то рассказывала, что мой друг намеревается прийти к власти, используя для отвлечения всеобщего внимания выходку какой-то экзальтированной особы вроде Шарлотты Корде. Из Виктории сделать Шарлотту не получилось, но ведь девушек много, правда, Альбус?

— Много, — поддержал Кей. — Хотя мистер Дамблдор обладает талантом несколько сокращать их количество.

Повисла тяжелая пауза. Лэм, распахнув косящие глаза, уставился на Кея:

— Зачем вы… Вы же его жалели?! Оставьте, что вы… нельзя так!

— Как нельзя? — осторожно поинтересовался Бальфорт.

— Неважно, — Альбус, допив кофе, встал из-за стола и обратился к хозяину. — Простите, здесь есть что-нибудь вроде террасы? Хочу подышать свежим воздухом.

Хозяйка поспешно кивнула, и мистер Уркварт проводил юношу в просторную комнату с окнами в полстены, уставленную банкетками и горшками с цветами. Окна сейчас были распахнуты, ветерок колебал тюлевые занавески, служившие одновременно москитными сетками, посреди комнаты бил наколдованный фонтанчик.

«Викки бы здесь понравилось, — подумал Альбус и перевел взгляд на ящик с розовыми орхидеями. — И Камилле тоже». Он сдернул очки и устало спрятал лицо в ладонях. И в ту же минуту почувствовал, что в комнате есть кто-то еще. Он поднял голову: Бальфорт, мягко улыбаясь, стоял у фонтана. Альбус вскочил, чтобы усадить старика.

— Извините, кажется, солнце нагрело людям головы, и они напали на вас, — Бальфорт слегка нахмурился, осуждающе посмотрев в сторону гостиной.

— Ничего, — Альбус, засмущавшись, пожал плечами. — Глупости. Мы ехали долго, устали… Я вот вас о чем хотел спросить, — спохватился он. — Вы говорили, что лобовые атаки не всегда эффективны, так? Ну, я ведь и сам это понимаю. Просто не всегда получается не лезть напролом. А вот обходным путям — им надо долго учиться, да?

— Верно, — подтвердил Бальфорт, — но учиться можно не только на своем опыте, что, правда, долго, но и на чужом, что намного… быстрее и безопаснее.

— На чужом? — Альбус опер подбородок на руки и с любопытством посмотрел на старика. — Как это?

— Для этого есть книги, повествующие о войнах и революциях, и есть люди, которые имеют некоторый опыт в подобных делах. Ну и конечно, чтобы взять крепость, военачальник должен иметь внутри нее своих тайных сторонников, которые могли бы, скажем, открыть ворота ночью для вашего отряда или отравить колодцы… думаю, вы понимаете, что мы просто обсуждаем абстрактный пример, не так ли, мистер Дамблдор? — Бальфорт вновь улыбнулся краем губ.

Альбус фыркнул, подавляя смех.

— Да, кажется, я вас понял. Предатели — двигатели прогресса?

— Смотря с какой стороны они находятся, не так ли? Или не вы сами пренебрежительно смотрели на революционный идеализм буквально полчаса назад?

— Идеализм… Вы имеете в виду, я осознавал, что революция не может пройти без жертв? Да я и сейчас это осознаю. И да, от красивых поступков толку немного — разве отвлечь внимание толпы.

— Я имел в виду скорее благородные идеи, что революционер обязан соблюдать рыцарский кодекс чести, никогда не лгать и встречать противника в чистом поле с одним мечом, даже зная, что тот приведет с собой десяток человек в засаду. Вы придерживаетесь подобного мнения?

— Но толку-то от него будет? — усмехнулся Альбус. — Его уложат на месте, и никому он не поможет. Такое поведение — тоже своего рода красивый жест. Человек только любуется собой: ах, посмотрите, какой я благородный. А что в итоге? И сам в могиле, и лучше никому не стало.

— А что же ваши друзья-пессимисты и друзья-моралисты? Они уверены, что за изменения придется платить слишком дорого и такая цена их не стоит.

Альбус поколебался.

— Думаю, они со временем поймут. А если нет — не отказываться же от счастья для всего человечества только потому, что придется поссориться с друзьями!

— А как вы видите это счастье? — спросил Бальфорт.

Альбус заговорил, сверкая глазами, — такого подъема он не ощущал давно:

— Прежде всего, чтобы все было устроено по разуму, а не по нелепым устоям! Чтобы устранить все эти правила, которые неизвестно кто придумал, которые век назад устарели, но которые для всех обязательны, — ведь всем мешают, всем — а за них держатся! Все боятся что-то делать! Вот поэтому я за то, чтобы убрать все эти традиции и устои — только то, что логично, то, что разумно, должно вводиться и внедряться! Потом, сделать так, чтобы правили не самые хитрые, не самые старые, а самые умные! А то разведут бумаги, пишут макулатуру, а дела — никакого, понимания — никакого! Так что общество должно выстроиться в пирамиду — вверху те, кто всех умнее, кто наиболее открыто и независимо мыслит, за ними просто умные и те, кто способен организовывать работу, далее те, кто хорошо выполняет то, что им укажут, и наконец магглы — ведь они тоже часть нас, вы правы, и о них тоже нужно заботиться. Так вот, я считаю, должны мы изменить наше общество и подать пример другим.

— А почему, как вы думаете, этого еще не случилось? — тихо спросил Бальфорт. — Неужели никто больше, кроме вас, этого не видит?

Альбус призадумался.