Факелы на зиккуратах (СИ)

Наверняка Абель знал это – не мог не знать. В конце концов, он ведь и этим занимался. Не мог избежать и коллег, которые в том числе и его случай обсуждали – при нем самом, и Абель мог участвовать в их обсуждениях, потому что его случай – это всего лишь один из случаев. Фабиан изучал его научные работы, даже интервью, черт побери, всяким высоколобым узкоспециализированным изданиям: и там была эта интонация – «это интересно», «даже хорошо, что я могу не просто участвовать в разработке, но и на собственной шкуре проверять, каково это: быть не в состоянии – и быть в состоянии». И глаза его при этом горели. Мальчишка, с горькой нежностью думал Фабиан, мальчишка, который радуется новой игрушке, обретенному умению совершить невероятный трюк, быть уникальным. Мальчишка, который отказывался унывать.

Хотя бы на людях. Абель подпускал Фабиана все ближе к себе, притворялся все меньше, и лучше бы он этого не делал. Он боялся. Он страдал от болей. Он пытался хорохориться, и не всегда это получалось. Он тосковал. Он ненавидел себя временами, весь мир. Он и Фабиана ненавидел – просто так и за то, что Фабиан видел все это. И – Абель радовался. И – Фабиан не мог избавиться от горечи даже тогда, когда чувствовал себя счастливым.

Он жутко злился, когда Фабиан пытался помочь ему.

– Я сам, – гнусно шипел он, когда Фабиан пытался помочь ему справиться с креслом, открыть дверь или что-то еще. И через полминуты: – Чего стал, как пень? Помоги мне.

– Серьезно? – вежливо спрашивал Фабиан, стоявший перед ним со сложенными на груди руками. – Шипеть не будешь?

Абель злобно щурился. Фабиан невозмутимо улыбался. Абель фыркал и нехотя улыбался.

Теодор Руминидис знал, сволочь такая. Еще бы ему не знать. Увидел, как к машине неторопливо идет Фабиан, рядом с ним этот в кресле и, кажется, растерялся. Абель подкатился с нему, вежливо поздоровался, как и положено пай-мальчикам, не менее вежливо поинтересовался, приспособлена ли эта экспресс-карета для перевозки калек вроде него.

– Прекращай юродствовать, – ровно произнес Фабиан. – Разумеется, приспособлена.

Он угрожающе посмотрел на Руминидиса, тот понял, что говорить что бы то ни было – очень неразумное решение, и посторонился. Фабиан усаживал Абеля, стараясь быть как можно осторожней, но все равно чувствуя, как он задерживает дыхание от боли, не видя, но все равно зная, как он кривится от нее же. Он устроился рядом и шумно вздохнул.

– Какое счастье, что я не медбрат, – угрюмо признался он.

– Это да. Законы принимать куда легче, – буркнул Абель.

– Отчего мне кажется, что политология прошла мимо тебя? – повернулся к нему Фабиан.

– Нифига, у меня по ней высший балл. Мне вообще со всякой шелухой везет. А что такое?

– Консулы не принимают законов, – процедил Фабиан.

– А я разве о консулах говорил? – невинно захлопал ресницами Абель. И – зацокал языком, засранец. – Какое самомнение!

Фабиан с шумом выдохнул воздух, засмеялся. Взял его за руку, отмечая, что она холодная, рассеяннно думая, чувствует ли Абель его прикосновение. Кажется – кажется, он попытался сжать руку, значит, чувствовал. Фабиан посмотрел вперед, на Теодора, на водителя, поднес руку Абеля к своей щеке и прижался к ней.

– Кажется, на старости лет я вляпался в удивительно отрезвляющее знакомство, – сказал он.

– Нужно что-то значительней моей скромной персоны, чтобы отрезвить твое самолюбие, – огрызнулся Абель.

Фабиан опустил его руку.

– Что-то мне подсказывает, что твоя персона обладает эго, соразмерным моему, – усмехнулся он.

– Что ты принимаешь за эго, является на самом деле моей скромностью, – заметно успокоившись, отозвался Абель.

– Разумеется, самая скромная, самая элитная скромность величиной с небоскреб «Вторая Республика»?

Абель повернулся к нему и ухмыльнулся.

– Что-то вроде этого, – согласился он. – А куда мы едем?

– Пить кофе. Или шоколад. Что тебе понравится. А потом пикник. – Негромко говорил Фабиан, легко поглаживая его пальцы.

Абель смотрел на его руку и молчал.

Он спросил позже:

– Ты не боишься, что тебя опознают, признают в тебе великого и ужасного консула, попытаются взорвать, четвертовать, линчевать или еще что? Или, не знаю, набросятся с целью сладострастно изнасиловать прямо посреди улицы?

– Потому что я невероятно привлекателен? – приосанился Фабиан.

– Ага, – скептически протянул Абель, изучая его прищуренными глазами. – И ты будешь заливать мне про мою самую скромную скромность. Да она блоха рядом с тобой. Потому что ты из этих, – пояснил он, указав глазами наверх.

– Из высокопоставленных? Так ко мне куда больше привлечет внимание очень серьезная охрана, чем я сам. Ты думаешь, здесь кто-то ожидает увидеть консула? А раз не ожидает, то и не узнает во мне никого из небожителей.

– Ну да, – внезапно помрачнел Абель. – И тем более в медбрате рядом со мной.

Фабиан нахмурился. Казалось бы: давно пора привыкнуть к сменам настроения, а все равно застают врасплох. И он чувствовал себя беспомощным: на него не мешало бы прикрикнуть, чтобы бросал маяться дурью, но.

– И что именно в тебе уникального, что рядом с тобой невозможно представить человека, получающего удовольствие от твоего общества? – скрипнув зубами, спросил Фабиан.

Абель молча постучал костяшками пальцев по подлокотнику кресла.

– И? – любезно произнес Фабиан. – Что именно делает тебя уникальным? За исключением, разумеется, приоритетного доступа к новейшим разработкам. Вашего ли центра, других ли?

Абель угрюмо посмотрел на него, опустил голову.

– Пошел ты, – буркнул он.

– С твоего позволения за пирогом, – сказал Фабиан, вставая. Он остановился, задержался на секунду, но ничего не сказал.

Он вернулся с двумя тарелками, и Абель встретил его почти счастливым взглядом. Куда только делось его уныние, угрюмость, тоска, объяснимая и понятная – Абель внимательно следил за Фабианом и довольно щурился. Как будто объелся мёду. Как будто что-то такое предвкушал. Фабиан с трудом удержался, чтобы не проверить сиденье на стуле: а что, с Абеля сталось бы подложить ему какую-нибудь гадость. Хотя неумолимое и черствое рацио говорило: с какой бы стати, а самое главное – как? И Фабиан поставил тарелки с пирогом перед Абелем и собой, уселся и спросил:

– Какой пакости мне следует от тебя ожидать?

– Я не могу просто радоваться жизни? – широко распахнув глаза, обиженным голосом спросил Абель. – Разве во всем, что я делаю, следует искать второе дно?

– Ну насчет второго не знаю, – пожал плечами Фабиан. – Но с тебя станется организовать третье, а то и четвертое, и тогда пиши пропало.

Абель надулся.

– Ничего личного. Твой интеллект, а также репутация и опыт вращения в определенных кругах обязывают, – хладнокровно пояснил Фабиан и оглянулся.

Абель согласно поднял брови.

– Кого ты там высматриваешь? – подозрительно спросил он. – Что, твои тирады о том, что в простом праздношатающемся тебе просто невозможно признать главного государственного павлина, – это всего лишь лапша на уши бедного меня?

– Бедного, – хмыкнул Фабиан и подозвал Руминидиса. Тот подошел, и Фабиан коротко и сухо приказал ему не маячить на периферии зрения с устрашающе выдвинутой челюстью, сесть, желательно подальше, и заказать себе что-нибудь съедобное. – Всего лишь, – пояснил он пристально следившему за ними Абелю. – И в который раз я повторяю: я – всего лишь один из главных государственных животных.

Абель прищурился.

– Но это же не значит, что ты не прикладываешь усилия по изменению статус-кво? – кротко спросил он.

– В той же мере, в которой и ты стремишься к государственной премии по кибернетике, – ухмыльнулся Фабиан. Абель кокетливо прикрыл глаза и стрельнул по Фабиану наглым, веселым взглядом.

– Я всего лишь претендую на то, что заслуживаю, – потупился он. – А вот что за почесун подстегивает тебя на самые вершины власти, я понять не могу. Идиотом же нужно быть, чтобы хотеть этой власти. Над половиной мира, надо всеми этими людьми, этой инфраструктурой – это просто помешательство. Ни умом обхватить, ни на бешеной кобыле за год не объехать.