Факелы на зиккуратах (СИ)

Фабиан настороженно покосился на него, сделал осторожный шаг в сторону от Аластера. Тот повернул к нему голову, уставился на него ясными, веселыми глазами, подмигнул.

– Я совершенно здоров и не собираюсь вливаться ни в какие ряды никаких экуменистов, – жизнерадостно произнес он. – Или еще каких-то фанатиков.

– Это радует, – пробормотал Фабиан.

Но Аластер все-таки был фанатиком. Словно издеваясь над своими собственными словами, он с фанатичным рвением следил за благосостоянием своей семьи – семьи, и никак иначе.

– Скажи это своду законов о гражданском праве, – бросил Фабиан после очередной его тирады о «семье», «семейных ценностях», «семейной целостности».

Аластер поморщился.

– Я осведомлен, милый Фальк, – прохладно сказал он. – Я очень хорошо осведомлен. Карстен благородно согласился занести мое имя в графу об отцовстве у наших крошек, в качестве исключения и в соответствии с заключением статыщ экспертов о том, что мы оба являемся самыми близкими прямыми родственниками его внесли в другую графу, представь – мать. – Последнее слово прозвучало особенно ядовито. Фабиан вскинул голову. Аластер то ли улыбнулся, то ли скривился. – Это обеспечивает наших крошек всеми наследственными правами в отношении меня и Карстена, но мы с Карстеном лишены практически всех прав друг на друга. А знаешь, что самое паскудное?

Фабиан поднял брови, удивившись слову, выбранному Аластером.

– Самое паскудное – то, что мы вынуждены вести себя как чужие. Я хочу взять его под руку, но сделай мы это перед городской ратушей, нас ни в какой полицейский участок не заберут, но плевок в спину мы получим. Особенно нам приходится следить за этим теперь, когда мы отвечаем не только друг за друга и этого бездельника Краббуса, но и за наших крошек.

Аластер невесело усмехнулся, закончив тираду.

– Я, если честно, чувствую себя выхолощенным, – грустно признался он. – И меня жутко раздражает эта идиотская лицемерная мораль, и я понимаю, насколько она основательно укоренилась в спинном мозгу обывателей.

– Так-таки и в спинном? – шутливо возразил Фабиан.

– А где еще? – высокомерно вскинул голову Аластер. – Это для того, чтобы осознанно принимать или отвергать догмы, человек вынужден пользоваться головным мозгом или сердцем. Чтобы просто следовать им, достаточно спинного. А некоторые умудряются и костным ограничиваться. Или вообще этим… вегетативным.

Фабиан нахмурился.

– Че-ем? – недоуменно протянул он.

– Ну неважно, – кокетливо всплеснул руками Аластер. – Скажи мне, милый Фальк, для тебя ведь это тоже может оказаться важным?

Аластер невинно похлопал ресницами, но он смотрел на него так в ожидании ответа, что Фабиану стало ясно: Аластер сдохнет, но ответ из него вытрясет.

– Скорее да, чем нет, – скрипнув зубами, неохотно принзнался Фабиан.

– Иными словами, все эти твои разнюхивания мест, в которых подают самые хорошие пирожные, или там букетики, – это все маленький камушек в основание огромного здания серьезных отношений? – Аластер подался вперед, азартно потирая руки.

– Пошел ты! – огрызнулся Фабиан.

– Больше страсти, больше убедительности, Равенсбург! Вылей на меня ушат презрения, окати меня своим высокомерием! Вскинь гордо свою патрицианскую голову и откажись разговаривать со мной, высмей меня, черт побери! Ну, давай, давай же! Как его зовут? Его же, не ее? Милашка Альбрих был не просто так?

– Пошел. Ты. – Внятно, с отчетливыми паузами между словами повторил Фабиан и вежливо улыбнулся.

– И ты согласишься ныкаться с твоим прелестником по конспиративным квартирам и урывать у мироздания пару деньков отдыха вдали от людей? Ни тебе на открытие сезона в театре балета пойти, ни на государственный прием. – Невозмутимо продолжил Аластер, следя за шагавшим по дорожке Фабианом. – Все с бабами, а твой прелестник дома, ждет тебя с блядок, как послушная одалиска. Романтика!

Фабиан остановился метрах в трех от него и развернулся.

– И что ты хочешь? – спросил он.

– Я? – округлил глаза Аластер. – Хочу? Равноправия для разных форм сожительства, разумеется.

– Лет тридцать подковерной возни, подкармливания общественных организаций и зубодробительного лоббирования, – кротко произнес Фабиан. – Это если повезет и сенаторам не оттопчут ноги фундаменталисты. А до того времени сенаторов нужно подобрать таких, чтобы они публично согласились с необходимостью уравнивания прав разно– и однополых пар.

– Спасибо, милый, это откровение для меня, – желчно отозвался Аластер, так что было ясно: ну разумеется, он знает об этом давно и хорошо. – Я тут давеча бессонницей мучился, все думал, правильно ли подобрал обои в комнату наших крошек. Видишь ли, скорее всего у них будут голубые либо серые глаза, а стены в комнате – зеленые. Не будет ли это причиной для душевной травмы? – он прижал руки к сердцу и печально опустил веки. Фабиан застонал и повернулся к нему спиной. – И чтобы отвлечься от такой трагедии, от такой ужасной неразумности с моей стороны, я решил развлечь себя сенатом. Это такая прелесть, эти старпёры!

Фабиан повернулся к нему. Аластер ухмылялся, глядел на него – и довольно ухмылялся, сволочь, словно нашел на улице браслет с бриллиантами.

– Как минимум трое были замечены в однополых связях, Фальк. Разумеется, не обществом, а теми, кто вхож в их круг. Еще человек восемь, которых я знаю лично, плевать хотели на то, с кем живут их друзья, главное, чтобы собачек не били.

Аластер оглянулся.

– Некоторых, – понизив голос, продолжил он, – я ублажал лично. Да что там, не тебе об этом рассказывать, – он подмигнул. – Вас же очень мало нынче, консулов-то. Соответственно мало людей, которые могут деятельно повлиять на состав сената. Илиас Огберт вообще плевал на эти шоры с высокой колокольни, его интересы государства развлекают куда больше, чем самый жаркий секс. Да?

Он замолк, дожидаясь ответа; Фабиан после паузы пожал плечами.

– Иными словами, это твое измышление о тридцати годах – оно слишком пессимистичное. Так?

Фабиан прислонился к дереву и скрестил на груди руки. Кажется, он понимал, куда клонит Аластер; оставался вопрос: кто должен был заняться общественным мнением? Он ждал, что еще скажет Аластер. И: чего он хочет от Фабиана?

– Фальк, я, кажется, задал вопрос. – Аластер улыбался, но взгляд у него был колючим.

– Неужели? А я расценил это твое «так?» как банальное междометие, которое всего лишь уточняет, понял ли я тебя. Я понял. Что дальше?

Аластер откинулся назад, вытянул ноги, раскинул руки, снисходительно посмотрел на Фабиана.

– Допустим. Предположим. – Деловым тоном продолжил он. – Появляется некая сила, которая начинает заниматься общественным мнением. Каковы шансы, что к ней не отнесутся, как ко злу?

– Невелики, если она начнет не с того конца, – подумав, признал Фабиан. – Особенно если эта сила начнет с сотрудничества с радикальными группировками.

– Их мало, этих идиотов, чего с ними сотрудничать, – скривился Аластер.

– Но именно их голоса слышны отчетливее всего.

Аластер смотрел перед собой.

– Хорошо. Ничего радикального. Каковы шансы?

– Почему бы не изменить локус обсуждения? Например, каковы шансы, что грамотно составленную программу если и не поддержат, то расценят как вменяемую силы, которые расположены высоко-высоко и от которых зависит долгосрочное развитие общества?

– И? – помолчав, спросил Аластер.

– Поддержат. В сенате – человек пятнадцать, если постараться – еще человек пять подключатся. Илиас не найдет противоречий с основным законом.

– А консулы? – прищурился Аластер.

Фабиан ухмыльнулся.

– Не забивай несущественными вещами свою голову, Армониа, – отозвался он.

Аластер повернулся к нему.

– Я страстно, невероятно, неудержимо хочу послушать сплетни о вашей подковерной возне, – преданно глядя на Фабиана, прошептал он.

Фабиан отрицательно покачал головой.

– Как-нибудь, что-нибудь. Обязательно. – Помедлив, ответил он.