Снохождение (СИ)

Правда, здесь вряд ли есть то, что можно назвать «вежливой формой».

Да ладно.

— Сейчас посмотрю, как наш любимый сир будет заниматься вероборчеством рядом с Ашаи. Как интересно! — потирала ладошки Эллази.

В разговор поспешил вмешаться Синга:

— И нашего любимого Сатарину заберёт Надзор. Нас заест тоска. Миланэ, пожалуйста, только не принимай его всерьёз, — он чуть склонился к ней с последними словами.

— Нет, не надо этого, меня можно принимать всерьёз. Нужно! Очень даже нужно, дорогой мой, сладкий Синга! — с почти рычанием, сталью в голосе, сказал ярый Сатарина, почти преображённый, глядя прямо на Сингу.

Все притихли.

— Я тебе не прачка, чтобы не принимать меня в расчёт! Я умею сделать так, чтобы меня слушали. Меня слушали сто воинов — так послушают и пятеро бездельников! Есть большая игра для всех нас, Сунгов, и великая хитрость всех Ашаи. Хитрость игры в том, что мы не строим свою веру на голой земле — прекрасную основу для нас самым тщательным образом подготовили… кто бы вы думали? Да, Ашаи-Китрах. Они пытаются доказать Сунгам и не только нам, что Ваал есть, он не чистая рациональная или иррациональная фикция, не трансценденция, но существует как сумма, как максима всех наших душ. Они могут видеть Его, они могут показывать Его страйей. И все мы знаем, что страйя существует, как и видение Ваала во снах, но интерпретация всех этих штук — совсем другой вопрос. Здесь великая хитрость Ашаи-Китрах: интерпретация равна доказательству. Она позволяет усомнившихся убедить. И только сильные духом и недоверчивые умы ставят всё под сомнение.

Все были устрашены этим грозным тоном (кроме Миланэ), потому никто не решался сказать. Но вдруг сир Сатарина по-доброму рассмеялся, и все последовали его примеру (кроме Миланэ), обрадовавшись тому, что молния ударила далеко, а гром — ласков и негромок.

— А можно поменьше этих умных слов? — фыркнула Эллазиши, утираясь.

— Можно. Мне очень нравятся Ашаи-Китрах, — так заключил Сатарина.

Талса закачал головой, мол, старина-старина, парадокс на парадоксе.

— Как же так, Сатарина? Ты высмеивал нелепость нашей веры, а тут… — иронично заметил он.

— Но какую силу нужно иметь, чтобы влить эту нелепость в головы остальных? Никто не задумывался?

Похоже, всерьёз задумалась только Ланшана.

— Нелепости всегда хорошо вливаются в головы черни. А у нас чернь верит так, постольку-поскольку. По-настоящему верит лишь высокая кровь. Благородные роды. Значит, наша вера — не нелепость, — решил блеснуть Ману-Тайназ.

— О! Вот как! Какая стройность мышления! Даааа, в этих домах высокой крови, благородной крови, вы никогда не найдете сочувствие, участливость или отсутствие лицемерия. Каждый, у которого есть хоть сколь-нибудь чувство, сразу ощутит этот воздух фальши и церемоний. Ты говоришь, но никто тебя не выслушает. Самое страшное, что это властвует между всеми, даже между близкими родственниками. Все сидят смирно, все сидят ровно, никаких шагов в сторону или навстречу, — Сатарина забрёл уже в такие дебри, что, наверное, уже сам был не рад.

— Прямо как наша Ашаи, да?

Сатарина посмотрел на Эллази и ничего не сказал. Продолжил говорить, глядя на Миланэ:

— Наша Ашаи? Она из тех, кто может сжечь весь мир и не устыдиться. А может умереть за него. Она похожа на тех сестёр, которых я видел ранее. Кстати, я уважаю сестринство, что бы кто ни думал… Поверьте, я могу себе позволить говорить, что хочу, и говорю — я уважаю Ашаи-Китрах, хотя иногда ненавижу. Так вот. Она хоть и похожа, но чуть отличается. Её хорошо иметь в друзьях. Но ещё лучше во врагах, потому что врага достойнее вам не найти. Она легка, но у неё алмазные когти.

— Обалдеть. Сир Сатарина, отличная сказка! — захлопала в ладоши Эллазиши, её примеру почему-то робко последовала скромная, но такая великолепная Ланшана.

— Всегда рад вас потешить, молодёжь, — осушил тот кубок.

— Тогда слушайте, я вам признаюсь, — переняла разговор Эллази. — Давайте устроим вечер признаний, а? А? Давайте я первая. Так вот, знаете, что самое крутое? Однажды я занялась любовью со львом, сжевав листья коки. Он и я. Мы их нажевались, как серны. Это было замечательно! Талса, теперь ты.

— А кто сказал, что мы начали играть? — состроил тот смешную морду.

— Пфффф, какие вы скушные, о позорище! — зарылась та мордашкой в подушку.

— Сначала хорошенько расслабимся, а уже потом начать играть в признавалки, — что-то вытащил Талса, неведомо откуда, с коварнейшей улыбкой.

Первой всё поняла Эллазиши:

— Уииии! Талси, я тебя люблю, мой сладкий!

Затем поняли и все остальные, и Миланэ — тоже. Дамавеск. Сладкая смесь с мускатом и гашишем; удовольствие патрициев, дорогое, модно-популярное в последнее время, простое в употреблении — потому и привлекает — но совершенно неизящное. В среде Ашаи-Китрах пользуется почти что презрением. Талса предоставлял его взору страждущих на небольшом, серебряном блюдце с забавной крышечкой; очевидно, оно служило только для дамавеска, потому что Миланэ не могла себе представить иного предназначения для такой посудинки.

— Эллазиши, будешь?

— Спрашиваешь.

Она взяла себе маленькой ложкой зеленоватой массы.

— Сир Сатарина? — учтиво подошёл к нему Талса.

— Не, не, не буду, полно… Ладно, уговорил, — хотя никто его и не уговаривал.

Ланшана молча взяла ложечку и так же молча приняла угощение.

— Синга?

Он как-то виновато поглядел на Ашаи своего рода, словно ища одобрения.

— Ну я… Пожалуй, давай, чего там. Миланэ? Ты?..

— Кстати, вы заметили, что Ваалу-Миланэ ещё не проронила ни слова? — с какой-то внезапной, острой подозрительностью сказала Эллазиши, чуть сощурившись, поигрывая ещё полной ложкой в ладони.

— Добрые Сунги, ну кто так поступает?.. — с великим укором молвила дисциплара, и все затихли, наконец снова услышав её голос. Даже Сатарина внимал, ожидая справедливого гнева или какой-нибудь вспышки поучений. — Кто так обходится с внереальностью? Мы так мило беседуем, а гашиш — это тяжёлая поступь, а вы её ещё мешаете с сахаром и сладостями; но вот опиум — светотень, это — лёгкость. Дым. Ваал мой, зачем вам эта подделка, камень на шею? Талса, раз у тебя есть дамавеск, то могу предположить, что найдётся и опиум?

Тот ничего не ответил, но лишь три раза яростно хлопнул в ладоши. Мигом влетела прислужница, он широким жестом подозвал её к себе и что-то громко зашептал на ухо. Та кивнула два раза и спешно удалилась.

Все сидели, молчали. Только Сатарина, покусывая нижнюю губу, забавно зыркал на всех. Зырк. Зырк. Потом с чудовищно комичной осторожностью взял себе перепелиное яйцо и начал кушать.

Всем пришлось слушать, как он чавкает.

Тут Миланэ встала, сопровождаемая взглядами; все посчитали, что она то ли решила удалиться, то ли выражает недовольство, но на самом деле дисциплара просто встала навстречу служанке и приняла от той большой поднос, на котором были две тонкодлинные, деревянные трубки и курильницу на вычурных ножках; чуть подумав, Миланэ прихватила ножичек, которым предполагалось резать фрукты.

— Вот. Всё для сиятельной, — подошёл к ней хозяин.

— Лучше, чем можно мечтать. У тебя всё есть, — Миланэ сама отнесла это к столу и открыла курильницу, где увидела очень даже солидный запас добротного, тёмного экстракционного опия.

— Но разве можно мешать опий с гашей? Шоколад в карамели получается, — подошёл Ману, скрестив руки. — Животик заболит.

— Не заболит. Вы все будете опиум. Отставьте ложки, — ответила дочь Сидны.

— Я могу всё устроить, я… — попытался было распорядиться Талса, но Миланэ даже не посмотрела на него; она как раз пересыпала опий на кончике ножа на маленькую, приспособленную ею тарелку.

— Не стоит утруждаться. Ашаи всё сделает сама. На то она и служит Сунгам.

Ману-Тайназ, почесав гриву, отошёл к остальным, залихватски подмигнув.

— Если честно, у меня никогда нормально через трубку не получалось. Мы его так, на иголке, это самое… — зашептал дисципларе хозяин. — Некрасиво. А дамавеска скушал, и всё.