Снохождение (СИ)

========== Пролог ==========

Пролог

Всё началось с того, что она начала странно себя вести.

Итак, до семи лет всё было хорошо: росла, как все львята и львёны, ни в чём не отставая, ни в чём не блистая — хорошенькая, миловидная, игриво-весёлая; как все дети её возраста, вошла в первый год обязательного в Империи пятилетнего образования, посещая добротную школу посёлка, где ей училось легко и скучно, потому что и мелко считать, и писать научила мать — частью из любви к знаниям, частью из лёгких способностей младшей дочери, и частью потому, что мать была учётчицей немалого хозяйства рода.

Но потом в род пришло… нет, не несчастье, а нечто неясное, мрачное.

Она с чего-то решила, что темнота — страшна, и стала пугаться её, объясняя, что в ней что-то есть, «много чего». Тем не менее, забредала в тёмные углы дома; там могла начать кричать, словно испугавшись собственной смелости. Её приходилось вытаскивать. Целый день могла не проронить ни слова, а иногда полдня щебетала без умолку, сочиняя совершенно невероятные, нелепые, в чём-то даже завораживающие истории. Завела манер беседовать с игрушками и вещами. Несколько раз пускалась в одиночные путешествия по окрестностям, от чего спасал отец. Бродила по дорогам. Могла проспать весь день. Впала в поклонение огню и всё просила отца разжечь в дворе огромный костёр; после отказа довольствовалась тем, что сидела у очага, не шевелясь. Огонь непременно нарекала «красивым», всякое пламя привлекало внимание. С подругами была добра и отзывчива, как прежде, но играла меньше, да и они как-то отчуждились; но, похоже, она сим не слишком тяготилась. Однажды решила предсказать судьбу двум молодым львицам, что несли воду, объявив одной, что ей не суждено стать матерью; совершился небольшой скандал.

Но главное её преступление — утратила покой по ночам. Да, таких обходчиво зовут «детьми Сикстимы», но чаще ухо слышит менее лестные прозвища. Суть проста: вставая по ночам с закрытыми глазами, она бродила по немалому двухэтажному дому, заставляя мать срываться с постели; не имея силы отпереть засов двери, вылазила через окна наружу и однажды улеглась прямо в саду.

В общем, с Миланэ стало что-то не так.

Причём, похоже, её всё устраивало в сем образе жизнедействий. Но не родителей. И сейчас мать, львица того возраста, о котором говорят «ещё молодая», с опаской и сомнением выглядывала в окно.

— Думаешь, надо посоветоваться? — отдёрнув занавесь, скрестила руки на груди.

— Ещё бы. Такая возможность, — спокойно ответил отец, почёсывая подбородок.

Он всегда спокоен, такая натура. Беспокойным как-то не умеет быть.

— Шанс сам в зубы прыгнул, — ещё раз отметил.

— А если она скажет, что с Миланэ что-то… что?..

— Ну, скажет, — пожал отец плечами и тяжело сел на стул.

— «Ну, скажет»! — злобно перекривила мать. — Скажет… Ай-ай, идёт! — встрепенулась, навострились уши. — Пошли встречать.

В их посёлок, Стаймлау, пожаловала жрица сестринства Ашаи-Китрах, из соседнего селения. Стаймлау богаче и больше, но так уж повелось в последние пять десятков лет, что в нём своей Ашаи не было и нет; потому приходится довольствоваться тем, что есть только одна львица Ваала на три посёлка. Что поделать — в провинции сестёр Ашаи-Китрах часто не хватает, даже в такой благополучной и зажиточной. Но особой беды нет: эта сестра успевает повсюду, а где не успевает, то помогают и её заменяют два светских доктора, три повитухи и несколько «ведающих» львиц или «львиц веды», как говорят о тех, что знают травы и коренья. Так что на её совести, по большинству, лишь обязательные праздничные церемонии, свадьбы да траурные сожжения.

Сегодня эта Ашаи-Китрах, с именем Ваалу-Мрууна, прибыла неспроста, а по случаю окончания праздничной луны — Ай-Юлассая. Дело было нехитрым: требовалось церемонно погасить огонь чаши Ваала в главном холле посёлка, что горел всю луну, большой красной тканью. Ну, не совсем нехитрым: это требует сноровки, иначе даже плотная ткань прогорит. Безусловно, гостеприимство не позволяло отпустить её просто так, посему любой добрый род посёлка мог пригласить сестру Ашаи-Китрах в свой дом. И так получилось — не без помощи сердобольных, соседей, которые уже носили кривотолки о странностях младшедочери львицы Смиланы — что Ашаи-Китрах согласилась пойти именно к ним; но прежде ей требовалось закончить дела в посёлке, потому Смилана ждала её дома, со всем готовым.

И вот, она пришла. За большим столом витало ощущение пустоты: только отец, мать и неприступно-строгая, точёных черт сестра-Ашаи. Мать почти ничего не ела, Ваалу-Мрууна — так тоже. Отец молчал, иногда постукивая когтями по столу. Чуть слышно позвякивали браслет на левой руке и серебряные подвески в ушах Мрууны. Чувствовалось стеснение, общее неудобство, хотя без видимых причин: и к Мрууне они относились очень хорошо, и знались не первый год, конечно, не очень тесно, но как подобает.

— Сиятельная почти ничего не ест. Невкусно? — нарушила тишину мать с вымученной улыбкой.

— Всё очень даже, — вежливо ответила Мрууна, впрочем, отодвинув тарелку с телятиной. — Но сейчас мне невольно угождаться, в том числе — много есть. Веселиться тоже нельзя.

— Почему? — с испуганно-преувеличенным вздохом ахнула Смилана. — У сиятельной некий траур? Горе?

Ваалу-Мрууна поглядела на мать, а потом в окно, чинно откинувшись на спинку стула, соблюдая отличную осанку; она словно размышляла — отвечать по сути или отмахнуться чем-то вежливо-неопределённым. Надумав, начала рассказывать странным, словно очень усталым голосом:

— В жизни многих сестёр наступает момент, когда чувствуется необходимость найти ученицу. Согласно традиции, перед началом поисков надо держаться в строгости целую луну, точнее — двадцать восемь дней. Некоторые готовятся и дольше. По этой причине я не могу долго злоупотреблять вашим гостеприимством, добрые Сунги.

Отец и мать переглянулись.

— Раз так, что у сиятельной нет времени, то мы бы хотели кое-что… — начал отец.

— …мы нуждаемся в совете сиятельной, — закончила мать.

Мрууна давно уже прочувствовала — ей желают что-то сказать.

— Во имя Ваала, слушаю.

Смилана подвинула ближе свой стул, облокотилась о стол. Она явно очень волновалась; раздирало противоречивое: и не хотелось быть навязчивой, хотелось соблюсти приличия, но и желалось по-настоящему понять, что происходит с дочерью.

— Дочь наша, Миланэ, — округло начала Смилана, — стала… немножечко странновато поводиться. Раньше — такая обычная львёна, нормальная, как все, а тут будто подменили… Я очень боюсь, чтобы…

— Сколько лет? — Мрууна перехватила разговор, зная, насколь могут затянуться эти вступления.

— Семь, — торопливо ответила мать.

— Благородная Ваалу-Мрууна, что это может быть? — несильно ударил по столу отец. — Она не спит по ночам. Тёмного боится! — заметил грозным голосом, будто бы дочь сим вершила величайшее посягательство.

— У львён в таком возрасте — от шести до девяти — проявляются многие расстройства души, — уклончиво ответила сестра. — Или просто меняется характер, по возрасту. Но также её могло что-то испугать или опозорить.

Ашаи-Китрах замолчала; мать испуганно смотрела на неё, отец отошёл к окну, заложив руки за спину.

— Либо, что много реже — это знак назначения путям Ашаи-Китрах, — вдруг добавила она с равнодушием сомнения.

— Ну, у нас не было Ашаи-Китрах в роду, никогда. И в твоём, Смилан, не было, да?

— Нет, не было…

Смилану очень взволновал простой вопрос мужа: она сильно сжала ладони, глубоко вдохнула, предательски вздёрнулся хвост; Ваалу-Мрууна пригляделась к ней, сощурилась, поймала взгляд. Всё поняв, внутренне улыбнулась.

— Вот больные на вот здесь, — отец двумя пальцами постучал по гривастой голове, — были. Я знаю свой род до пятого предка. И…

— Не говори глупостей! — резко оборвала мать, отвернувшись, словно её обнял стыд и страх от такого нападения на собственного самца.