Снохождение (СИ)

Вмиг отбросив все рассуждения прочь, душа Миланэ восхитилась зрелищем; руки сами опёрлись об ограду моста, а всё тело прислонилось к ней.

«Это ведь воды Тиамата, о кровь моя…», — схватила мысль, и сразу, снова прокатилась мощнейшая волна уже столь знакомого озноба. — «Ткань мира передо мной».

Миланэ ощутила, как сама становится водой, растекаясь, не чувствуя под собой земли и лап. Стало всё равно, что есть и что станет. Объяло полнейшее равнодушие к себе и собственной судьбе; львица духа помнила, что её зовут «Миланэ», и что она стоит среди ночи на мосту, но нисколько это больше не заботило, потому что забот больше не существовало, кроме одной — встретиться с тканью мира, которая блистала перед нею. И воды Тиамата словно услышали, словно поняли её, словно приняли её, сновидицу; изумрудный туман взвился вокруг неё, безумно красив, тонок, искрист. И — самое главное — он сулил нечто, обещал, он манил; новые миры, новые бесконечности — он обещал что угодно, что лишь можно измыслить.

«Прильну, меня унесёт», — устремилась Миланэ к холодно текущим водам.

«Холодно», — первая мысль.

Во рту мерзейший привкус: смесь тины и затхлого. Потом очень быстро возвратились остальные телесные ощущения, и Миланэ с ужасом обнаружила, что её окружает нечто холодное, мокрое, вокруг темнота; и — самое страшное — её кто-то куда-то властно тащит. Она попробовала повернуть голову, но это оказалось нелегко, потому что некто держал за шею и горло.

— Пусти! — попыталась сказать, но вместо этого вышел сдавленный хрип, а потом она так мучительно кашлянула, что заболело в спине.

— Давай её сюда, давай, — кряхтел голос какого-то старика.

— Подержи за плечи… не так… фу… — сильно выдохнул незнакомый.

Миланэ казалось, что она очень пьяна и уставша одновременно. Она ощущала под собой нечто ребристо-жёсткое, смутно поняла, что это ступени с набережной к воде под мостом, и смотрела просто в ночное небо; там, в бреши сгустившихся облаков, сияла очень одинокая звёздочка. Некто грубо, без церемоний взял за подбородок; она смутно увидела чьи-то глаза.

Потом её понесли, но вовсе не картинно, как иные могут вообразить — на руках перед собой. Нет, просто взвалили на плечо, как нужную и полезную в хозяйстве вещь. Миланэ видела только землю, теперь она покорно глядела вниз, на чередующиеся каменные ступеньки и с каким-то странным удовольствием ощущала, как с неё стекают струйки, падают капли вод реки Марны. Потом бессознательно рукой провела по талии, пытаясь понять, не утратила ли стампа и сирны; сирна была на месте, и судя по тому, как нечто впилось правый бок — стамп тоже. Научилась за столько лет подвязывать намертво, чего там говорить. Посмотрела на безымянный палец левой ладони. Кольцо на месте.

Видимо тому, кто её нёс, стамп тоже причинял большие неудобства, поэтому он нахально и бесцеремонно попытался перебросить его на другую сторону; но незнакомец не учёл, что он накрепко подвязан к поясу, поэтому у ничего не получалось.

— Стамп… не притрагиваться… не вольно… оставь.

— Да, таки Ашаи, — про себя вымолвил тот, кто нёс.

Миланэ чуть подняла голову и увидела, наконец, старого льва, что семенил за ними.

Тем временем незнакомец без особого труда переменил её положение, и теперь Миланэ оказалась на руках перед ним; небольшой миг смотрел на неё, а она — на него. Потом быстрым движением уложил на диван пролётки и поправил положение её хвоста, что безвольно свисал. Затем уселся на противоположный диван, по ходу движения, и приказал старику-извозчему:

— К Второй Бесмерийской, живей.

Пролётка немедленно тронулась, зацокали копыта лошади.

Только теперь Миланэ, недвижно возлегая, смогла смутно рассмотреть, сколь позволял ночной свет, рассмотреть своего…

«Кто он?.. Я упала в воду? О, Ваал мой, какой кошмар… О нет, какой позор…»

…спасителя. Да, он спас её. Можно сразу сказать, что роста среднего, строен; тёмная грива неясного ещё оттенка у него коротка, в точь как у воинов Легаты, но несколько длинных прядей ниспадали на глаза. Плащ, под ним — туника; первый коричневый, вторая — серая; одежда самая обычная, из толпы не отличишь. Ни оружия, ни кошеля, ни украшений. Сидел свободно, облокотившись о край пролётки. Смотрел на ночную Марну, словно на Миланэ глядеть было чем-то неудобным или неприличным. Потом бросил взгляд на неё, измокшую, озябшую, без слов снял плащ и укрыл.

Миланэ так же, молча, приняла этот знак милосердия.

— Зачем? — вдруг задал он короткий, но понятный вопрос.

Долгое молчание.

— Я задумалась, — вдруг ответила Миланэ. Собственный ответ поразил нелепостью; это, а также стыд за своё положение, сюрреалистичность и непонятность происходящего, ночь, странное опьянение сыграли свою лепту — она вдруг захохотала громко, звонко, запрокинув голову и прижав уши. А потом, мгновенно умолкнув, укрыла правой ладонью взгляд от мира.

Потрогав висок, он продолжил созерцать ночную Марну.

— Уму непостижимо! Уму не-по-сти-жи-мо! — вздорность произошедшего совершено прибила её; она, Сидны дисциплара, считай — уже сестра-Ашаи, дочь Андарии, близкая к влиятельному роду Империи, заработавшая себе цену и познавшая свою смелость на Востоке, не дающая в обиду даже львиц-дхаарок, прекрасная мастерица редкой мантики Карры-Аррам, не говоря уже об игнимаре, — и в неведомо каком виде и состоянии прохаживалась по Марне, а потом канула в воды со Сафского моста, как когда-то несчастно-глупая Сафи. Если кто её видел и запомнил — вот смеху и позору будет. Вот извозчий, каналья, видел! И этот — этот! — тоже видел.

Этот, правда, не смеялся, не стыдил. Он просто смотрел, очень серьёзно, с оттенком любопытства.

— Кто ты? Зачем вытащил? Я умею плавать. Могу плыть! Ещё как! — сказала ему Миланэ, ощутив, что голос её дрожит, словно она вот-вот заплачет.

— Так лучше не станет. Надо лежать. Сиятельную нужно показать доктору.

— Нет. Нет! Мне нельзя к доктору, — она сделала попытку привстать, но неудачно. — Его ещё не хватало!

— Я так не считаю. Огнепламенная могла переохладиться, и не мне говорить безупречной, сколь это опасно для здоровья. Кроме того, я так и не услышал причин, которые подвигли Ашаи на такой ужасный поступок.

— Ка-какой? — дрожала Миланэ. Она действительно успела совершенно озябнуть.

— Поскорей!.. — прикрикнул лев на извозчего. — Сиятельная бросилась с моста Сафи. Символично, конечно, но мне такой способ свести счёты с жизнью выдаётся глупым.

— Никаких счётов с жизнью… Жизнь не умеет считать, — привстала Миланэ, несмотря на холод и своё положение, сверкнув глазами в темноте ночи. — Если бы я желала уйти из мира тёплой крови, то сделала всё гораздо лучше. Самоубийство — отвага, достойная лучшего применения.

Даже в таком положении Миланэ не забывала говорить цитатами.

— И также я — пока что — не сестра, — с неким вызовом заметила она.

— А кто? — несильно заинтересовался лев.

— Дисциплара Сидны у порога Приятия. Я вот-вот стану сестрой.

— Всё равно не могу понять этого происшествия.

— Я не смогу удачно объяснить льву произошедшее, не нарушив канонов сестринства. Единственное, о чём прошу — не распространяться. И никаких светских докторов… целителей… всего такого. Мне меньше всего нужна огласка.

— Так всё-таки это нелепость? Случайность?

— Чистейшая. Признаться, я удивлена не меньше, чем сир. А может, больше.

Чувствуя чудовищные усталость и сонливость, которые навалились непосильной тяжесть на сознание, Миланэ непрестанно зевала. Ей было неудобно, гадко (вся мокрая) и вместе с тем крайне хотелось просто взять и уйти в серый сон безо всяких видений, снохождений да иных миров.

— Куда я могу отвезти львицу, если к доктору нам путь заказан? — сквозь пелену прозвучал его голос.

— Туда… — слабо махнула рукой Миланэ без малейшего определения. — А, впрочем, куда угодно. Мне всё равно…