В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Трагедия? В Скрытом Листе? Но меня не волнует Коноха. Я не понимаю, что вы хотите всем этим сказать. Если клан Учиха действительно притесняли, правильно, кто бы не поднялся на бунт? Но зачем пытаться впутать сюда моего брата, особенно сейчас? Он уже не наследник, — Саске покачал головой. В нем все сильнее пробуждалась тревога, что леденящей рукой сковывала чувства и рассудок.

Тяжелое предчувствие, заставляющее пульс невольно участиться.

— Нечего там рассказывать, — отрезал Изуна. — В следующую ночь Итачи перерезал всех членов клана Учиха вместе с детьми, женщинами, стариками и вашими родителями и сжег ваш поселок. Его нашли на месте преступления, но он избежал казни, сбежал из Скрытого Листа и теперь скрывается неизвестно где.

Как только слова оборвались, наступила тишина, в пустоте которой Сай отвел свой взгляд, смотря в другую сторону. Хотя Саске молчал, по-видимому от недопонимания ситуации не находя слов, его взгляд, лицо — они были чудовищно спокойны, но именно на их отрешенность было неприятно и почему-то больно смотреть.

Понимание приходило постепенно.

Саске поджал губы, поднял на присутствующих тяжелый взгляд. Его бледное лицо замерло неподвижной маской, голосу насилу удалось придать спокойный тон:

— Что за глупая шутка? Это нонсенс.

Ответа не последовало. Саске его и не ждал, смотря перед собой чужим взглядом, словно не в силах опомниться.

В нем не клокотала ожидаемая ярость, не кипела бешеная злость, не бурлило больше непонимание.

Нет, напротив, удивительно, но он был абсолютно спокоен, он сам себе удивлялся, почему его охватила чудовищная невозмутимость, почти апатия, бесчувственность, словно все это происходило вовсе не с ним и его не касалось.

Ведь нет, Итачи не мог этого сделать ни под каким давлением кого бы то ни было. Он не мог сам, по своим соображением предать, покинуть, уйти так, внезапно, беспричинно, без объяснений. Он не мог поднять руку на их родителей, на их бесценных родителей, на их мать и отца, мать и отца, которые дважды подарили им жизнь. Это ошибка, это еще одна ложь, это чья-то цель — поссорить их, это злой умысел, но никак не правда.

Возможно, клан Учиха, действительно, уничтожен, почему-то в этом не было сомнений. Но сомнения были по поводу того, кто приложил к этому руку, — у Итачи не было мотивов.

Тем не менее, кончики пальцев у Саске вздрогнули; ему стало холодно, невыносимо холодно, а по спине пробежала стайка мурашек.

— Нет, это ошибка. Всему должно быть объяснение, — продолжал бессмысленно повторять это его рассудительный и спокойный тон.

Ошибка, ошибка, ошибка.

Брат, любимый и хороший брат, не способен на такое, он не чудовище. Почему все смеют думать, что он способное на такое чудовище? Он же не чудовище, не чудовище, почему вы все считаете его чудовищем! Он — человек, он человечнее всех вас!

Брат, почему ты позволяешь им так думать о тебе?

Он не предатель, он по своей природе, по характеру, по сущности не может быть им. У него могли быть какие угодно мысли, но не такие.

Мысли?!.

Ах, да. Сладкий яд его запретных мыслей.

Нет. Брат бы не дошел до такого, даже если он и думал плохо о папе и маме, о нашем клане, о наших традициях и порядках, все ведь было хорошо, он не мог. Или я пытаюсь отречься от того, что сам понимаю, что он как раз из всех тысяч людей мог?

— Вы лжете.

Да, да, да, лжете, сотни раз буду повторять, я не буду верить!

Немыслимо. Невозможно. Итачи не мог все внезапно бросить, кинуть, забыть, оставить своего младшего брата одного в мире, который тот даже не познал как следует, в мире, в котором очутился как чужак, без дома, без семьи, без работы, без всего, что нужно человеку и шиноби.

— Слышите? Вы мне лжете. Это неправда. Брат бы не предал меня. Не предал бы наших родителей.

— Это правда, Саске, — сказал Изуна голосом, который явно не давал права сомневаться в себе.

— Но я тогда ничего не понимаю, я не понимаю, зачем ему это делать! — Саске не выдержал и ударил кулаками по полу.

Если бы он был маленьким мальчиком, способным зарыдать, он бы почувствовал, как с его щеки сорвалась слеза и страх пронзил сознание. Но сейчас Саске не думал о страхе, ему совсем не хотелось плакать, он не мог плакать, ему хотелось трезвым рассудком понять, что происходит вокруг него, откуда накатила тяжелая слабость, откуда появилась чудовищная злость на Изуну, на Сая, на брата? Где он, он должен все объяснить, сказать, что это грязная ложь, пусть даже все вокруг скажут, что это правда, но если Итачи будет настаивать, что он не виновен, — Саске готов был ему безоговорочно верить. Он защитит своего старшего брата от клеветы, не позволит никому пачкать его имя грязью.

Никто не смеет осквернять этого человека. Никто не смеет говорить такое. Это невозможно.

«Они лгут, лгут, они хотят разлучить нас. Не позволю, никому не позволю».

— Не смейте так говорить о моем брате! Это клевета! — крикнул Саске. Теперь он не на шутку трясся из-за ярости, из-за злости, ненависти, его мутило, от усталости и многодневной нервотрепки кружилась голова. Он превращался в неуправляемого.

— Брат знал тебя куда лучше, чем я мог представить, — отрезал строгим голосом Изуна. — Я не знаю, почему ты не веришь, зная твоего брата, я ничему не удивился. Держи свиток. К нему была приложена записка, чтобы я отдал тебе, если ты не поверишь. То, что написано рукой твоего брата, должно тебя убедить или разубедить, не знаю, что там сказано. Я не читал и не вскрывал печать.

Саске поймал летящий к нему свиток, пальцами, в чьих кончиках остро покалывал неровный пульс, разрывая на нем твердую печать. Словно отгородившись ото всего мира, он развернул бумагу, напрочь забывая о своей невозмутимости и судорожно впиваясь глазами в родной с детства почерк, в знакомые слоги, иероглифы, вчитываясь так же жадно, как пил кровь лисицы, умирая от жажды.

Сай, поджав бледные губы и поддавшись незнакомому раньше ему порыву внутри себя, протянул было руку к Саске, чтобы отнять этот свиток, но его тут же остановили:

— Оставь его, — Изуна встал, отходя к окну.

— Что… это?

Изуна и Сай обернулись в сторону Саске.

«Мой младший брат, я знаю, что рано или поздно ты придешь сюда в моих поисках, но хочу тебя разочаровать: вместо меня тебя будет ждать этот свиток. Я так же знаю, что со слов чужих людей ты никогда не поверишь в то, что обо мне скажут, но если тебе так важно услышать это от меня, то знай — все правда.

Я действительно уничтожил Учиха, даже наших с тобой родителей. Я убил их, как и остальные сотни, ударом своей катаны. Я пронзил сердце нашей матери лезвием, я разрезал горло нашего отца. Мне не было их жаль, я безжалостно уничтожил все и доволен этим. Доволен, что сделал то, что должен был давно. Мне всегда было безумно интересно, на что я способен в этой жизни. Раньше мне любопытно было испытать себя и свои силы шиноби, потом я думал, решусь ли перейти через границу кровосмешения, а сейчас мне вдруг захотелось посмотреть, смогу ли я убить близких мне людей.

Смогу, маленький брат. Все, что я хочу от этой жизни, проверить свои силы и стать лучшим из людей и сильнейшим в истории Скрытого Листа и нашего бесполезного клана.

Саске, прошу тебя, не ищи меня напрасно и не отнимай моего драгоценного времени, которое я и так растратил впустую. Ты мне больше не нужен, мне не интересно то, чем мы с тобой занимались. Я не способен проявлять чувства — вот, что я понял, пока пока мы были рядом друг с другом. Я не убью тебя, ты слишком жалок для этого и это слишком скучно для меня. Но если ты попадешься на мои глаза, прости, вдруг мне захочется испытать себя в очередной раз? Кто знает. Если хочешь, ненавидь меня, проклинай, презирай, мне все равно, я пересытился историей с тобой, ты мне больше не нужен. От тебя всегда слишком много проблем, я не создан для этой жизни. Скрытый Лист хотел, чтобы ты ушел, не мешал мне увидеть то, что я не видел из-за твоей спины. Я прозрел. Благодаря их решению я понял ущербность своих поступков, я понял, что мне нужно было в жизни. Я увидел, я обрел новое зрение.