В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Смотри, — прошептал Сай, который, оказалось, еще был в сознании.

Ни выдержка шиноби, ни закаленность характеров — все было ничто для могущества пустыни.

Саске с трудом оглянулся в сторону, куда указывал щуплый и бледный палец Сая.

Засушливую пустыню смерти быстро перебегала мелкая лисица, резво и бодро перебирая ногами и пригибая голову. Она шуршала по песку, что-то вынюхивала длинным носом и, как только заметила путников, остановилась, навострив острые уши. Облезлая и блекло-рыжая, как будто с выцветшей шерсткой, она, лиса, была почти незаметна на серо-буром песке, и, словно что-то ожидая, принюхиваясь и поднимая ушки, начала ходить кругами вокруг Саске и Сая, словно поджидая, когда успеет насладиться их трупами, но нападать сама пока не собиралась.

Падальщики также начали опускаться вниз, садясь на песок, их противные крики стали слышны еще громче.

Саске раздраженно цокнул языком, хмурясь.

«Сдохнуть из-за зверья? Бред».

— Их надо отогнать, — снова прошептал Сай. Саске, наконец, вспыхнул:

— Вот и отгоняй их сам!

Крик, из-за которого пересохшее горло словно треснуло по швам, разнесся по пустыне, вспугивая птиц и лисицу.

Это был не просто яростный и гневный крик из последних человеческих сил, он был пропитан бессилием.

Надломленный голос.

Но все же, как только лисица снова начала ходить кругами, Саске слепо, едва открывая распухшие глаза и напрягая сознание, начал нащупывать у себя в сумке оружие, пока не вытащил слабой рукой кунай. На большее сил не хватило.

Организм сдавался, и Саске навзничь упал на песок, закрывая в изнеможении и слабом удовольствии глаза. Тело обмякло и расслабилось, теперь попробовать пошевелиться было уже почти невозможно.

«Вот и все. Это конец».

В какую-то секунду Саске приятно удовлетворила эта мысль.

Да, освобождение. Вечное освобождение.

Падальщики как будто ждали этого бессильного момента, их остаток, кружащий в воздухе поодаль, присоединился к собратьям, медленно садясь на землю. Они все так же кричали, встряхивая головами и отряхивая грязные перья, щелкали клювами, как будто предвкушали вкус человеческой плоти. Отбиваться от них было бесполезным занятием: они больше не боялись ни голосов, ни взмахов человеческих рук — ничего. Саске насилу скинул ногой одну из птиц, которая клюнула его в голень, пуская в плоть острые когти, но они не улетали. Лисица также подходила ближе, инстинктивно чувствуя слабость своей жертвы, Саске все еще сжимал кунай, не понимая, что творится вокруг него.

Он не мог ничего сделать.

Он умирал.

В следующую секунду на его грудь что-то прыгнуло и впилось в руку.

Острыми клещами, вцепившимися в кожу, оказались острые зубы лисицы.

До этого казалось, что Саске был как во сне: он не соображал, не мог ничего предпринять, безразлично и апатично, как будто со стороны оценивая ситуацию. Но боль, резкая и огненная, в один момент пробудила его, вливая и силы, и животную жажду жить.

Саске резко открыл налитые кровью глаза, с ревом и криком ударяя кулаком лисицу по голове. Она не отцеплялась, все так же раздирая зубами руку; Саске начал бить ее руками и ногами, протыкать ее тело кунаем, пока на его лицо сверху не брызнула горячая кровь.

Кровь.

Жидкость.

Жидкость?!

Лисица, почуяв опасность смерти, тут же попыталась отскочить, убегая, но было поздно.

Как только ее кровь, мокрая и стекающая вниз жидкость, о которой грезил Саске, коснулась его иссушенной и обожженной кожи, как только он почувствовал на себе ее влагу, как только ощутил, как она течет по его руке и лицу, как блестит на солнце металлическим блеском — он сошел с ума, обезумев от жажды и превращаясь в животное.

Лисица не успела вырваться из собственной ловушки, как кунай рассек ее вздрагивающее горло, и, увидев, как сочно брызнула из артерии кровь, Саске впился зубами в надорванную плоть, высасывая из нее жидкость красного цвета (4).

Большего наслаждения он еще никогда не испытывал в своей жизни как сейчас, когда кровь заполняла его рот, когда он глотал ее, когда она увлажняла горло и текла дальше, вниз. Нос забивал тошнотворный запах гнили, животное скулило и пищало, брыкалось, когтями раздирая и одежду Саске, и его тело, оставляя синяки, а он как безумец, закатив глаза, пил и пил, не обращая внимания на металлический неприятный вкус, почти захлебывался живительной влагой, почти стеная, почти рыча, почти раздирая жертву руками. Песок, который был в шкуре лисицы, скрипел на зубах, ее кровь залила собой все вокруг; Саске наконец оторвался, вернее, его оторвал Сай, подползший к умирающему в конвульсиях животному. Его жажда была не меньше, поэтому он так же не побрезговал, готовый пить все, что угодно.

Саске принялся слизывать кровь со своих ран, оставленных лисицей, посасывая порезы и заодно как животное зализывая слюной царапины. Кровь больше не сочилась, застыв крупными бороздами на бледной потрескавшейся коже; когда Саске начал оттирать со рта и лица полузасохшие темно-алые капли, чувствуя, как мутит у него в животе и подкатывает ком тошноты к горлу, и посмотрел на пьющего кровь мертвой лисицы Сая, то пришел в ужас.

Сказать, что это было неприятное зрелище — ничего не сказать. Отвратное, варварское, грязное, животное, тошнотворное, ужасающее, безумное, особенно для такого человека, как Саске. Они с Саем как два животных стояли на четвереньках, облизывая губы от красной крови. И Саске искренне благодарил Богов за то, что такая идея не пришла ему в голову раньше, иначе от безумия он или бы распорол себе вены, пытаясь утолить жажду собственной кровью, и умер от кровопотери, или убил бы Сая, выпив его кровь.

Однако совершенное стоило того. Падальщики набросились на лису, разрывая на куски ее остывающее тело и выклевывая потекшие и застекленевшие глаза, а Саске и Сай чувствовали, как возвращаются к ним силы и проясняется рассудок.

Они выпили совсем немного, — что могла дать мелкая лиса? — но даже того скудного пиршества хватило, чтобы вновь почувствовать в себе силы подняться на ноги.

Саске, слабо вставая с песка, напряженно начал всматриваться в горизонт. Теперь ему казалось, что зеленая полоса стала ближе, чем была.

— Можно продолжать, — Сай также встал рядом, облизывая губы. Лицо его было перепачкано кровью, как и руки, как и одежда, разнося вокруг себя дикий смрад. Саске поморщился, однако, он сам выглядел куда хуже, пропахший кровью и смертью.

— Но, — продолжил Сай, — мы должны до конца дня добраться до леса, иначе того, что мы выпили, нам не хватит.

— Да, я понимаю, — серьезно кивнул Саске.

Действительно, несмотря на слабость они чувствовали себя куда лучше. Кое-как собрав в себе вновь проснувшиеся силы, поправляя грубый плащ и шурясь от солнца, снова пошли вперед, утопая в песке, обжигаясь им, грязные, голодные, в крови как дикие звери.

***

Добраться к заходу солнца до леса им едва-едва удалось. Изнеможенные от жажды и усталости, от раскаленного песка и голода, они так и потеряли сознание в зарослях высокой прохладной травы.

Саске почти бредил. Его тошнило от крови, которую он выпил, противный металлический вкус во рту вызывал отвращение и усиленное слюноотделение. К тому же преследующий их тошнотворный запах мертвой плоти, запах, которым пропахла вся одежда, заставлял не раз согнуться в приступах рвоты; Саске казалось, что теперь всю жизнь его тело, пропитавшееся этим зловонием, будет так пахнуть.

Медленно придя в себя от прохлады влажной лесной земли и от того, что его пересохшие и запеченные губы смачивали водой, Саске неожиданно, медленно открыв глаза, столкнулся с темнотой опустившейся холодной ночи и с лицом Сая, который влажным куском грязной ткани, оторванной от чьей-то одежды, смачивал его потрескавшиеся губы.

— Идти можешь? — спросил он.

Саске, устало потерев рукой лоб и пытаясь избавиться от навязчивого бреда, ничего не ответил, только кивнул головой и кое-как встал на ватные ноги, хватаясь за ветви кустов истерзанными руками, которых, увы, не защитил даже потрепанный и порванный плащ.