В тот год ликорисы цвели пышнее (СИ)

— Саске-кун, подумай также о том, что своим эгоизмом ты можешь навредить и себе, и своему брату. Не лезь на рожон. Я говорю тебе это не как член АНБУ, а как человек. У меня нет близких людей, я не понимаю тебя. Но все-таки, — Сай снова растянулся в улыбке, — я не вижу причин помогать тебе. Ты делаешь глупость.

Саске на это ничего не ответил. Долгим презрительно-ледяным взглядом оглядев человека напротив, он снова продолжил идти к своему свернутому в углу футону, чтобы расстелить его на ночь.

Сай, рассеянно наблюдая за тем, как Саске укладывается спать, заворачиваясь почти с головой в толстое покрывало, нагретое у очага, хотел также подняться и подбросить в огонь еще пару ветвей, чтобы больше не беспокоиться о тепле и лечь, но все, что он сделал, это, не сойдя с места, закинул в потухающий очаг несколько веточек, с досадой сжигая их в пламени.

Саске все еще молчал, видимо, заснул или засыпал, а, возможно, он как всегда просто не хотел разговаривать, они почти постоянно молчали, если и разговаривали, то только так, как сейчас: Сая просили об услуге или спрашивали о том, что Конохе нужно от них, братьев Учиха.

Но на все был один ответ.

Впрочем, Саю не так сложно было помочь устроить короткое свидание; почти единственное, что его останавливало, так это преданность Корню. Задание было любыми путями не допускать встречу Учихи Саске и Учихи Итачи, а позволить это — провалиться. Провал задания в Корне АНБУ всегда наказывался строго.

Но с другой стороны, Сай глубоко в душе ненавидел и Корень, и его главу. Украдкой смотря на заснувшего Саске, он все больше задумывался и уходил в себя, сон больше не шел, зато свои собственные воспоминания внезапно атаковали с большей силой.

Сай нагло и бессовестно лгал, что не понимает Саске. Возможно, он как раз понял бы в тысячи раз лучше, чем остальные; кто, как не он, лишился своего брата.

Просто об этом неприятном инциденте ради службы в АНБУ решено было забыть, как забыть обо всем человеческом, что причиняло боль, заставляло чувствовать колкую вину или испытывать муки совести, ненавидеть, и, следуя уделу всех слабых, Сай от всего отказался, кладя себя и свою жизнь на залитый кровью алтарь службы для и ради деревни.

Саске ненавидел и Корень АНБУ, и Коноху, и Шимуру. В какой-то момент Сай так же это искренне возненавидел. Наверное, когда понял, что теперь у него нет имени, данного покойными родителями, что он теперь безликое звено в многочисленной серой цепочке с позывным из двух слогов (2), что у него нет ни друзей, ни семьи, нет ничего, кроме формы АНБУ и меча.

Когда-то он испытал это неприятное и горькое чувство. А сейчас, даже вспоминая его, не было больше того холода в крови, лишь примирение и смирение.

Саске все не мог мириться. Сай этого не понимал, не понимал, что ненависть делает сильнее.

Он сам когда-то трусливо смирился с потерей брата. Почему этот человек не может этого сделать, не может понять, что пути назад, к Итачи, больше нет? Возможно, для него действительно не все потеряно, но помогать Сай не хотел. Ему никто не помог. Пусть даже у него не было иного выбора, как нет выбора у шиноби.

Интересно, поступил ли бы так Саске? А если бы и поступил, он бы в таком положении непременно мстил, он уже готов был проклинать Коноху, и Сай, как бы не уговаривал себя не обращать на эту бессмыслицу внимания, ведь он презирал Саске в день их первой встречи, но все же глубоко в душе в чем-то соглашался с ним. Чем больше Саске просил о сотрудничестве, чем больше проклинал неблагодарную Коноху, тем чаще Сай начинал разделять мнение Учихи Саске.

Действительно, как только будет нужна лишняя, не столь важная пешка, которую не жалко отдать на съедение другой фигуре, его, Сая, каковы бы ни были его заслуги, отдадут на растерзание, если это будет выгодно Конохе, все шиноби на это подписываются. Сай все больше и больше начинал понимать, как шатко то, на чем он стоит, ему нечего было терять в любом случае, но ведь смерть брата получится напрасной и пустой.

Саске заставлял о многом задуматься, благодаря нему Сай вспоминал о себе, о своем брате, и все больше понимал стремление Саске, но почему постоянно отказывал, он понять не мог.

Например, в Тандзаку Итачи больше нет, как это объяснить Саске?

Можно было бы, наоборот, привести туда Саске, чтобы он разом оборвал все свои желания и утих навсегда, но ложь казалась Саю жестокостью большей, чем что-либо еще. Он удивился, когда понял, что помнит еще это слово. Возможность увидеть, как будет страдать существо, с которым прижился, почему-то пугала. Возможно, это бы напомнило свое прошлое. Возможно, это бы что-то слишком изменило в установившемся мире. Возможно, это разрушило бы кое-какие представления. Или же доказало в очередной раз собственную ничтожность.

История с Учиха потрясла и во многом разочаровала Сая.

Отрывая наконец свой взгляд от созерцания одной из неподвижных и воображаемых точек на стене, Сай встал с татами, чтобы, в конце концов, уже приготовить свой футон и лечь, накрывшись с головой покрывалом.

Спать не хотелось. Лежа было лишь легче и уютнее думать, к тому же одеяло грело замерзшее осенней ночью тело.

***

В тяжелом старом сундуке хранилось более сотни картин, огромных смятых листов, набросков с абстракциями, пейзажами, портретами. Они были нарисованы то тушью, то углем, где-то размазались, где-то уже постарели, иногда при прикосновении пачкали руки.

Сай, стоя на коленях, впервые за долгие года разбирал свой сундук в поисках одной очень важной для него вещи. Он вспомнил о ней ночью, эта мысль все лихорадочно не давала покоя, поэтому с первыми лучами солнца он сразу встал, начиная разбирать свои вещи.

Кое-что можно было уже выкинуть или развести этим огонь зимой в очаге, чтобы хорошенько погреться у него и нагреть плоские камни, на которых можно будет уютно спать. Все ненужное Сай откладывал в сторону, тщательно проверяя каждый свой листок или дощечку.

То, что на первый взгляд казалось отличным, теперь отвращало. То, что осталось в памяти уродливой меткой, теперь начинало нравиться.

После двух часов, пролетевших так стремительно быстро, что казалось, прошло лишь полчаса, Сай, наконец, в руках держал то, что настойчиво искал на протяжении всего этого времени.

Потрепанную и старую книжечку, настолько миниатюрную, что она умещалась на ладони.

Сай так и остался неподвижно сидеть, смотря на пожелтевшие и полустершиеся картинки с двух сторон твердой обложки. Горькая улыбка невольно проступала на его губах.

Это был его первый альбом, привезенный из города и подаренный братом. Первый и последний в жизни, ведь они, живя тут, в хижине посреди болот и леса, не часто бывали в Конохе или в других ближайших городах, поэтому этот подарок казался особенно ценным, а сейчас — бесценным.

Жаль, что брат так и не посмотрит их книгу. Сай начинал ее рисовать когда-то очень давно, еще при жизни Шина, но так и не закончил, и, смотря на оставшиеся пустыми страницы, он постепенно начинал вспоминать, что хотел изобразить.

Ему казалось, что рука сама нетерпеливо делала штрихи тушью на каждой странице.

Впервые Сай рисовал с таким удовольствием, впервые радовался каждому новому штриху. Его драгоценная книга, его связь с миром, книга его души и правды жизни.

Он про нее слишком опрометчиво забыл.

Пачкая свои руки, одежду, он все рисовал и рисовал; когда наступил самый разгар утра, тот момент, когда птицы в лесу начинают стихать, он закончил свою книгу, бережно держа ее в руках. Аккуратно и осторожно закрыл, стараясь не размазать высохшие чернила, а потом еще какое-то время смотрел на нее закрытую, перед тем как убрать обратно; но Сай не успел опомниться, как альбом взяли из его же рук, и раздался холодный голос:

— Что это?

Сай обернулся, протягивая раскрытую ладонь вверх. Саске же, давно стоявший за его спиной, небрежно листал книгу, не без интереса в темных глазах рассматривая картинки.

Они изображали Сая и еще одного незнакомого человека, и они то сидели у костра, то сражались, то смеялись, то точили оружие. Саске, внимательно рассмотрев книгу без единого слова в ней, захлопнул альбом, теперь уже глядя на Сая, недовольно сдвинувшего свои брови: пожалуй, впервые он действительно был чем-то рассержен.